Я решила, что пора собрать свои «попытки творчества» в одно место. Кому-то они понравились, кому-то – нет, но все они мои, родные и отказываться от них было бы подло. Так что добро пожаловать домой, опусики мои!
КИНКИ:
Эрик/Логан. Магнито манипулирует металлической оболочкой костей Логана, заставляя того мастурбировать. За PoV Логана будет отдельное спасибо.
Магнито манипулирует металлической оболочкой костей Логана, заставляя того мастурбировать.
– Привет, я Эрик.
– А я Чарльз Ксавьер…
– Да пошли вы.
В принципе, Эрика посылают не впервые. А сегодня так еще и за компанию. А в компании Чарльза, пожалуй, даже на хрен сходить интересно.
– Итак, нас послали, друг мой.
У Ксавьера поразительный дар подмечать очевидные вещи.
– Угу, на хрен, – мрачно ухмыляется Эрик, придерживая перед Чарльзом двери. И сам не понимает причин своей галантности: то ли он просто не привык подставлять кому-то спину, то ли Чарльз и впрямь заменяет ему даму сердца.
– Как думаешь, на мой или на твой? – Ксавьер никак не комментирует благородного жеста приятеля, но из бара, кажется, выходит даже с радостью.
– На мой, я думаю, будет поближе.
Это уже не первый намек, который позволяет себе Леншерр. И который профессор обломно игнорирует. То же мне, телепат-целибатник!
Кажется, Чарльз успел наведаться к нему в голову, а, может, у Эрика как всегда всё на морде лица написано, но на аристократических губах Ксавьера снова расплывается эта дурацкая всепонимающая улыбка. В которой Эрику отчетливо видится насмешка. Может, конечно, он зря себя накручивает, чтоб вас всех ржавым гвоздем перецарапало, но невозможно ж вот так лыбиться без причины. Наверняка, эта профессорская сволочь…
Додумать он не успевает:
– Пойду перекушу на дорожку, – и Чарльз начинает пятиться назад, не сводя глаз с эриковой шеи.
Леншерр и сам знает, что его кадык ходит сейчас ходуном. Как поршень какой-нибудь адской паровой машины. Доведенной до белого каления. Поэтому Ксавьер и торопится смыться от греха подальше. Переждать где-нибудь в сторонке, пока «его друг» спустит пар. Всё-таки немного ума в профессорской башке всё же есть. Жаль только, что этого ума не хватает, чтоб наконец-то сказать Эрику «да» – и покончить разом с их обоюдными мучениями.
Впрочем, Эрику тоже много чего не хватает. Помимо самого очевидного – Чарльза – ему, к примеру, не хватает решимости. Чтобы догнать. Схватить за руку. Такую с виду хрупкую тонкую руку. Без единого шрама. Без уродливых клейм. Просто схватить за физически слабую руку этого, несомненно, духовно сильного человека. И дернуть за собой вон в тот переулок. А уж там…
Да что ж такое! Опять его обрывают на самом интересном! И опять это тот мутант из бара с поразительно развитым геном хамоватости. Толкнул и даже не извинился. Даже головы не поднял. А Эрик итак зол до чертиков. Зол и кое-что понял.
Это только догадка, но когда этот мутант-гамадрил столь «вежливо» задел его плечом, каждая вена Эрика вздрогнула, словно камертон, нащупавший нужную звуковую высоту. И инстинктивно потянулась следом. Как раз в сторону переулка.
Эрик злорадно ухмыляется: ну что ж, пора доказывать, что не только Чарльз умеет учить молодежь.
Но не успевает Леншерр сделать и шага, как краем глаза подмечает справа знакомое пятно чарльзового пальто. Тот как раз выходит из магазина в конце улицы, и Эрик почти посылает свои «педагогические» планы туда же, куда ему незнакомец и советовал… Но Чарльз выходит не один. Чарльз выходит с эскимо. С длинным, тонким, мать его, эскимо. Провакационно поблескивающим на солнце. И у Эрика разом ржавеют все внутренние тормоза. А Ксавьер как ни в чем не бывало усаживается на капот их машины и сует эту пакость к себе в рот. Медленно так сует. Су-у-у-ука…
Вот теперь Эрику точно пора спустить пар.
Наверно, поэтому он хватает «гамадрила» слишком сильно, не сдерживаясь и даже особо не таясь – и тут чувствует, как тонкое лезвие впивается в левое яичко. Еще не смертельно. Но уже опасно. А главное – эту «железную леди» хамовенок совсем не из кармана вытащил. Оно торчит прямо из тыльной стороны его ладони.
Эрик осторожно ментально прощупывает металл. Незнакомый, как сам незнакомец. И до наглости сильный. В принципе, Эрик любит такие. В смысле, металлы. Гибкий, прочный. И готовый покориться его воле. Моя ж ты радость! И погибель своего хозяина, хоть он об этом еще и не знает.
У незнакомца весь скелет этим металлом пропитан. И Эрик невольно ощущает себя кукловодом. А «кукла»… Ну, ей ведь необязательно знать, что за ниточки дергает не Бог, а просто свихнувшийся от одиночества придурок. Который дергает за «ниточки» незнакомых нахалов – потому что как последний ботан боится просто взять за руку понравившегося мальчика.
Вообще-то не в правилах мутантов столь явно и так сразу демонстрировать свои «скрытые таланты» первому встречному, не будучи уверенным, что перед тобою свой. Во всяком случае, тертый калач вроде Эрика (да и этот дикарь наверняка не такой дурак, как Леншерру б хотелось) для начала всё же попытался б просто поговорить. Ну, пустил бы кулаки в ход. Пустым ящиком шандарахнуть попытался бы. Вон тем, из-под лагера, к примеру. Но парень сразу показал «коготки». Пока только один, но Эрик отлично понимает, что и за остальными дело не станет.
На этот раз Эрик улыбается почти искренне. «Ты меня раскусил. Ну, почти… Иначе прирезал бы сразу».
– Хороший фокус.
– Я ж просил свалить на хрен.
– Так это просьба была? Ох, прости, а я уж решил, что меня просто послали. А я не люблю, когда меня посылает без причины хамье вроде тебя.
После такой отповеди «гамадрилу» стоило бы взбеситься. Сорваться наконец-то в драку. И позволить Эрику отвести душу. Хоть так.
Но вместо этого гаденыш расплывается в мерзопакостной улыбке:
– Что, малыш, осенний недотрах? Как же так? Отчего ж это та цыпа с нежными губками и глазами робкой лани не дает такому крутому мужику, как ты? Ты ж такой парень видный и все дела. Хотя постой! У него ж, как я заметил, часы за сотню баксов, а твоему пятидолларовому пиджаку уже года три. Точно! Ты просто не можешь наскрести достаточно баксов, чтоб снять эту шлюшку на ночь. Вот и бегаешь по подворотням, ищешь кто б тебе отдрочил за бесплатно…
– А ведь я пытался тебя предупредить. Подсказать. Мне ж от тебя надо было только одно… А вот теперь совершенно другое.
Эрик не видит себя сейчас со стороны. Но, наверно, это жуткое зрелище. Даже этот придурок, наверняка успевший повидать ни одну драку в своей жизни (и Эрик подозревает, что большинство из них он выиграл), даже он настороженно подбирается, тут же готовясь к атаке. Остальные «когти» инстинктивно рвутся наружу… И замирают на полпути. Со всей дури долбавнувшись об стену. Огромную стену эриковой силы.
Леншерр довольно щурится. «Ну вот я и разозлился по-настоящему, bursche. Ох, не стоило тебе сейчас упоминать Чарльза! Еще и в столь сексуально неудовлетворительном контексте». О да, Эрик определенно зол. А пока он зол – он практически непобедим. Он это знает. Потому что это знание – единственное, во что он еще верит.
Кстати, об удовлетворении. «Гамадрил» сам натолкнул его на решение проблем. Сразу двух проблем. Кажется, теперь Эрик знает, как ему одним махом и зарвавшегося придурка проучить, и напряжение снять. Сексуальное, да. Навеянное весьма сексуальным Чарльзом. И его долбанутым эскимо. Сидит там, небось, сейчас, щурится довольно на солнце. Ну, а Эрик здесь. И тоже вполне доволен. Не до конца удовлетворен, что правда. Но всё ж к тому идет, не так ли?
– Так ты предлагаешь мне пойти на хрен, – Леншерр издевательски вскидывает брови. – Я так понимаю, что на твой. – Парень по-прежнему стоит не шевелясь, повинуясь магнетической воле Леншерра. И последнему это до чертиков нравится: очень уж напоминает психоделическую заморозку Чарльза. Можно даже представить, что он стоит сейчас за спиною. Совсем рядом, только руку протяни… Стоп, не отвлекайся, Эрик, кое-кто тут значительно ближе. – Итак, ты мечтал показать мне свой хрен. Хотя, может, и на мой полюбоваться хотел, недаром же ты так к нему рвался, – Эрик сквозь брючную ткань поглаживает пострадавшее яйцо, которое до сих пор болезненно горит в месте укола. Поглаживает медленно, не торопясь. Смакуя момент. Он сейчас очень зол. И очень возбужден. И злость и возбуждение только усиливают друг друга. Питая его силу. Поэтому сейчас он чувствует себя… почти Богом. И это тоже заводит. Причем не только его. – O Main Gott, – Эрик весьма удачно разыгрывает удивление, – сдается мне, что я тут не единственный мужик, страдающий от недотраха. – И он с притворной укоризной цокает языком, любуясь чужим стояком. – Я, конечно, знал, что чертовски сексуален, но чтоб вот так, даже не раздевшись, настолько заинтересовать «самца» вроде тебя… Или тебя сама ситуация заводит? Надоело быть крутым мужиком? Захотелось побыть слабой барышней? Ах, зачем же вы, милая фройляйн, такая хрупкая и беззащитная, забрели в этот темный ужасный переулок? Точней, позволили себя сюда завлечь. Большому и ужасному мне.
– Отъебись, придурок, – хрипит парень из последних сил.
И Эрик почти физически чувствует, как рвется на свободу каждая клеточка «гамадрильего» тела, каждая его косточка. Каждая косточка, нашпигованная металлом. А металл еще никогда не ускользал от Леншерра.
– Прости, но до столь близкого знакомства у нас, боюсь, не дойдет. Могу разве что вот рукою…
– Не прикасайся… ко мне… Даже не вздумай!
– Нет? Ну, как хочешь. Тогда давай сам.
Эрик даже опускается на корточки, чтоб лучше видеть. Или просто сильнее унизить. А, может, и то, и другое. Но ни то, ни другое почему-то сейчас неважно. Не так важно, как было в начале. Чужая ярость, она такая искренняя. Такая явная. Такая наглядная. За эти недели с Чарльзом он уже почти успел забыть – каково это, быть таким вот до одури искренним в своих желаниях. Даже если это желание прибить. У них с Чарльзом слишком много недомолвок. Иносказаний. Желания казаться лучше, чем ты есть. А этот парень… Он просто искренне хочет Эрика прибить. И ему плевать, что Эрик – или какой-то там Чарльз – думает по этому поводу. Именно так, наверно, Эрик хочет прибить Шоу. Но у Эрика есть Чарльз. И в отличие от этого дикаря Эрику не плевать, что думает о нем какой-то там Чарльз. Поэтому Эрик хочет как-то неискренне, с оглядкой. А «гамадрил» просто пылает искренней правдивой яростью.
А еще он просто хочет. Может, его возбудила стычка. А, может, и впрямь ситуация завела. Может, он скрытый мазохист. А, может, вообще возбудился еще в баре на какую-нибудь сисястую барменшу и на улицу вышел как раз подрочить, а Эрик и не заметил сразу… Всё может быть. Вот только ничего не может быть у них с Чарльзом. Не потому что не хотят, а потому что не получается, мать вашу. А что получается – о том лучше сейчас не думать. Он итак на пике злости. Которую, получается, срывает на том, кто поближе.
Сейчас ближе всего к нему молния на джинсах «гамадрила». Когда она, повинуясь мысленному приказу Леншерра, соскальзывает вниз, Эрик понимает сразу две вещи: парень не носит нижнего белья и не так уж он и возбужден.
А вот у Эрика по-прежнему стоит. На Чарльза. На его эскимо. На ситуацию и чувство абсолютной власти. Один хрен. Главное, что у него от желания яйца ломит и уже сводит пальцы ног. Желание почти болезненное. И Эрику как-то обидно страдать в одиночку.
– Ты не хотел, чтоб я тебя касался? Окей, вот эту твою просьбу я выполню.
Легкое мановение указательного пальца – и лапа «гамадрила» ложится поверх его члена.
– Мать твою!
– Тебя возбуждает моя мама? А я-то думал, это на меня реакция. Впрочем, фантазии – это личное дело каждого. Ты, главное, не отвлекайся. А то еще отрежешь себе чего… важного… собственными коготками.
Так до конца и не вылезшие лезвия испуганно прячутся назад под кожу. От греха подальше. Видимо, яйца парню всё же дороже, чем гордость.
– Прибью-у-у-у!
– Я же просил: не отвлекайся. И не сжимай так сильно – нежнее. И медленнее… да, вот так. Давно не видел необрезанных. Да еще так близко. Какая у тебя забавная кожица. Бархатные рюшечки напоминает. Кстати, говорят, у необрезанных чувствительность меньше. Правда меньше? А ну-ка, подразни ноготком уретру.
– Агххххррр!!!
– Да нет, я б не сказал. А теперь погладь головку. Классно ведь, правда?
Эрик чувствует, что его несет. И, пожалуй, уже заносит. Выносит последние мозги. Но он уже не может остановиться. Он мог бы направлять его руку и пальцы просто усилием воли, без лишних слов любуясь, как вторая ладонь сжимается в бессильной злобе. Но играть в молчаливого кукловода – это так напоминает Чарльза. А Эрику вдруг расхотелось думать о Чарльзе. Он итак слишком много думает о нем в последнее время. И вообще, разве он затеял всё это не за тем, чтобы отвлечься?
Но желание переключиться… отвлечься… проучить… доказать кто сильнее… Всё это тоже отходит на задний план, когда чужая рука начинает скользит по члену уже сама, по собственной воле. Скользить отчаянно и зло. Но сама.
– Эгей, потише. Мы же не хотим, чтоб всё закончилось так быстро?
– Сказал бы я тебе… чего хочу…
– Ну так скажи. Не держи в себе, дело-то общее.
«Гамадрил» кривится в хищной гримасе. Того и гляди зарычит. Или какие там звуки издают гамадрилы? Эрик не силен в зоологии. Зато вот зоофилия оказалась вполне в его вкусе.
– Хочу… Для начала хочу… сказать… что такие шутки со мной еще никто не шутил… А-а-а! Но хорошо смеется тот… Оу! Дальше ты знаешь… Я никогда не трахал мужиков… точно не помню такого… Но для тебя… Черт! Уж так и быть… сделаю исключение… Ах-а-а… Потому что я хочу… Боже, как же я хочу-у-у! Вставить тебе… кочергу в зад! И провернуть! А-а-а-ха-а… Вот на эту картинку я и маструбирую сейчас. Представляю твою плоскую жопу… и как я буду дрочить на тебя… а-а-а… используя вместо смазки твою кровь… Потому что ты, гаденыш, заставил меня… надрачивать себе насухую, а я… Я, мать твою, полночи в доке ящики грузил… У-уй! Я мозоли себе натер… И сейчас руке больно… А члену вот приятно! Все эти бугорки… Это как дополнительная стимуляция. Может, стоит сказать тебе… спасибо? Сам бы я… догадался до такого вряд ли… А-а-а-ха-а… Ты, кстати, тоже попробуй… как-нибудь… Ты теперь вообще… каждый раз… ага… как засобираешься на свиданку… со своим сморчком… вспоминай меня, сука… Вспоминай, что рано или поздно… Агххххррр! Я приду за тобой…
– С кочергой.
– Нет, с целым ломо-мо-ммм…
Эрик едва успевает уклониться от горячей струи.
– Вот видишь, значит, размер всё же имеет значение, – мрачность Эрика какая-то грустная.
Леншерр тяжело подымается. Такое ощущение, что это он сейчас обкончался, а не этот дикий… хм, павиан. Голова – как с похмелья. И на этот раз сила тут ни при чем. Просто на душе как-то мерзко. Будто вместо Деда Мороза к нему на праздник заявился Шоу.
Ну вот, Эрик, ты сделал, что хотел. Еще и как хотел! А где же радость? Даже эрекция спала… почти… неужели и после смерти Шоу также будет? Тогда, может, не так уж Чарльз и не прав?
Эрик встряхивает чумной головой, автоматически подмечая, что несколько капель всё же попало на пиджак. И ему сразу начинает казаться, что они прожгли ткань насквозь. Потому что он сейчас чувствует их кожей. До самой кости. Как чувствует взгляд своего «гамадрила». Немного расфокусированный после оргазма, и от этого немножко, чуточку, но всё же – менее злобный. Этот взгляд скользит по Эрику холодной ртутью. И замирает на так до конца и не спавшей эрекции.
– Что, гондон никелевый, с потенцией тоже проблемы? – Парень презрительно сплевывает на землю. И Эрику почему-то кажется, что вкус у этой слюны горький. Как немецкий табак. – Ну, прости, детка, на второй раунд меня сейчас не хватит.
– Второго раунда не будет. Прости, – Эрику даже жутковато немного от того, насколько искренне прозвучала эта просьба о прощении. – У меня и впрямь не получилось. Я говорил, что мне от тебя надо было сначала одно, потом совершенно другое… А в итоге оказалось, что даже и не от тебя…
За неумением левитировать дерево «гамадрила» приходится приложить мусорным баком.
Чарльз ждет его уже в машине. Без эскимо, слава богу. И даже без своей дурацкой улыбки.
Эрик устало плюхается на водительское сиденье. Подрагивающие пальцы мертвой хваткой вцепляются в руль. Помнится, он также за Чарльза цеплялся, когда тот его из моря вытаскивал.
Не о том ты думаешь, Эрик. Сосредоточься. Вдохни. Теперь выдохни. И давай заводи, пора убираться отсюда: твоя человекоподобная «крошка» может придти в себя в любой момент…
– Я скорректировал ему память. Вряд ли он теперь вспомнит тебя при встрече.
Эрик дергается, будто ему молнией в лобешник засветило. Ему хочется спросить как долго Чарльз… и почему не остановил…
– А ты не хотел останавливаться. На самом деле – нет. Даже когда обо мне вспоминал. Или уроки того учителя из еврейской школы…
– Ребе Гугеля.
– Не знаю. Я не лез так далеко.
Тогда зачем лезешь теперь?
– Ты даже не представляешь в какой он был ярости. Пару раз я реально за тебя испугался. Нет, Эрик, таких врагов тебе точно иметь не стоит. Хватит с тебя и Шоу. А Джеймс «Логан» Хоулетт пусть лучше идет своей дорогой.
– Ага, так вот как его зовут, – Эрик намеренно сосредотачивается на имени свого гама… Логана. Сейчас это легче, чем думать о Чарльзе. Сейчас ему даже было бы легче сбегать за цветами и вернуться в переулок. Предложение Логану делать.
– Он не оценит. Я ж говорил, он твое лицо теперь плохо помнит. Хотя саму ситуацию… Какие-то смутные воспоминания могли сохраниться. Ты слишком быстро его вырубил, я не уверен, что всё успел сделать как надо.
– Я тоже… не уверен, что успел. Как надо.
Повисшая тишина давит на Эрика сильнее, чем давила подлодка Шоу. Может, потому что тогда за спиною был Чарльз. А теперь…
– А теперь поехали прямо и через два квартала налево.
– А что там?
– Гостиница. У меня тут было время подумать. И вообще… И я решил, что просто обязан спасти мутантов. От буйства твоей сексуальной фантазии.
И тут Чарльз наклоняется к Эрику, медленно подхватывает средним пальцем одну из белесых капель, так и оставшихся на плече эрикового пиджака – и слизывает. Этот гаденыш только что слизнул с собственного пальца чужую сперму! Да это хуже эскимо!
– Доедем до гостиницы и я попробую твою, – обещает Ксавьер и хитро подмигивает.
Эрик неверяще пялится на приятеля. Секунду. Вторую. И яростно ударяет по газам.
***
Голова плывет, как после хорошей попойки. Хотя я точно помню, что выпил всего полбутылки. Это ж фигня для меня. Но голова просто раскалывается. И дело вовсе не в той вмятине на мусорном баке, которая подозрительно напоминает по форме мою башку… Нет, после драк у меня голова не болит. Черт, такое впечатление, что по мозгам кто-то половой тряпкой прошелся. И забыл там швабру.
А еще эти образы. Мужик. В темном. Мрачный. И в моих мыслях он почему-то холодный. Хотя я уверен, что он меня не касался. Я не чувствую его запаха на себе. Нет, точно не касался… Я даже не уверен, что он со мной заговаривал… Может, просто мимо прошел…
Но тогда откуда же во мне такое бешеное желание поиметь его Статуей Свободы?!
КИНКИ:
Эрик/Логан. Магнито манипулирует металлической оболочкой костей Логана, заставляя того мастурбировать. За PoV Логана будет отдельное спасибо.
Магнито манипулирует металлической оболочкой костей Логана, заставляя того мастурбировать.
– Привет, я Эрик.
– А я Чарльз Ксавьер…
– Да пошли вы.
В принципе, Эрика посылают не впервые. А сегодня так еще и за компанию. А в компании Чарльза, пожалуй, даже на хрен сходить интересно.
– Итак, нас послали, друг мой.
У Ксавьера поразительный дар подмечать очевидные вещи.
– Угу, на хрен, – мрачно ухмыляется Эрик, придерживая перед Чарльзом двери. И сам не понимает причин своей галантности: то ли он просто не привык подставлять кому-то спину, то ли Чарльз и впрямь заменяет ему даму сердца.
– Как думаешь, на мой или на твой? – Ксавьер никак не комментирует благородного жеста приятеля, но из бара, кажется, выходит даже с радостью.
– На мой, я думаю, будет поближе.
Это уже не первый намек, который позволяет себе Леншерр. И который профессор обломно игнорирует. То же мне, телепат-целибатник!
Кажется, Чарльз успел наведаться к нему в голову, а, может, у Эрика как всегда всё на морде лица написано, но на аристократических губах Ксавьера снова расплывается эта дурацкая всепонимающая улыбка. В которой Эрику отчетливо видится насмешка. Может, конечно, он зря себя накручивает, чтоб вас всех ржавым гвоздем перецарапало, но невозможно ж вот так лыбиться без причины. Наверняка, эта профессорская сволочь…
Додумать он не успевает:
– Пойду перекушу на дорожку, – и Чарльз начинает пятиться назад, не сводя глаз с эриковой шеи.
Леншерр и сам знает, что его кадык ходит сейчас ходуном. Как поршень какой-нибудь адской паровой машины. Доведенной до белого каления. Поэтому Ксавьер и торопится смыться от греха подальше. Переждать где-нибудь в сторонке, пока «его друг» спустит пар. Всё-таки немного ума в профессорской башке всё же есть. Жаль только, что этого ума не хватает, чтоб наконец-то сказать Эрику «да» – и покончить разом с их обоюдными мучениями.
Впрочем, Эрику тоже много чего не хватает. Помимо самого очевидного – Чарльза – ему, к примеру, не хватает решимости. Чтобы догнать. Схватить за руку. Такую с виду хрупкую тонкую руку. Без единого шрама. Без уродливых клейм. Просто схватить за физически слабую руку этого, несомненно, духовно сильного человека. И дернуть за собой вон в тот переулок. А уж там…
Да что ж такое! Опять его обрывают на самом интересном! И опять это тот мутант из бара с поразительно развитым геном хамоватости. Толкнул и даже не извинился. Даже головы не поднял. А Эрик итак зол до чертиков. Зол и кое-что понял.
Это только догадка, но когда этот мутант-гамадрил столь «вежливо» задел его плечом, каждая вена Эрика вздрогнула, словно камертон, нащупавший нужную звуковую высоту. И инстинктивно потянулась следом. Как раз в сторону переулка.
Эрик злорадно ухмыляется: ну что ж, пора доказывать, что не только Чарльз умеет учить молодежь.
Но не успевает Леншерр сделать и шага, как краем глаза подмечает справа знакомое пятно чарльзового пальто. Тот как раз выходит из магазина в конце улицы, и Эрик почти посылает свои «педагогические» планы туда же, куда ему незнакомец и советовал… Но Чарльз выходит не один. Чарльз выходит с эскимо. С длинным, тонким, мать его, эскимо. Провакационно поблескивающим на солнце. И у Эрика разом ржавеют все внутренние тормоза. А Ксавьер как ни в чем не бывало усаживается на капот их машины и сует эту пакость к себе в рот. Медленно так сует. Су-у-у-ука…
Вот теперь Эрику точно пора спустить пар.
Наверно, поэтому он хватает «гамадрила» слишком сильно, не сдерживаясь и даже особо не таясь – и тут чувствует, как тонкое лезвие впивается в левое яичко. Еще не смертельно. Но уже опасно. А главное – эту «железную леди» хамовенок совсем не из кармана вытащил. Оно торчит прямо из тыльной стороны его ладони.
Эрик осторожно ментально прощупывает металл. Незнакомый, как сам незнакомец. И до наглости сильный. В принципе, Эрик любит такие. В смысле, металлы. Гибкий, прочный. И готовый покориться его воле. Моя ж ты радость! И погибель своего хозяина, хоть он об этом еще и не знает.
У незнакомца весь скелет этим металлом пропитан. И Эрик невольно ощущает себя кукловодом. А «кукла»… Ну, ей ведь необязательно знать, что за ниточки дергает не Бог, а просто свихнувшийся от одиночества придурок. Который дергает за «ниточки» незнакомых нахалов – потому что как последний ботан боится просто взять за руку понравившегося мальчика.
Вообще-то не в правилах мутантов столь явно и так сразу демонстрировать свои «скрытые таланты» первому встречному, не будучи уверенным, что перед тобою свой. Во всяком случае, тертый калач вроде Эрика (да и этот дикарь наверняка не такой дурак, как Леншерру б хотелось) для начала всё же попытался б просто поговорить. Ну, пустил бы кулаки в ход. Пустым ящиком шандарахнуть попытался бы. Вон тем, из-под лагера, к примеру. Но парень сразу показал «коготки». Пока только один, но Эрик отлично понимает, что и за остальными дело не станет.
На этот раз Эрик улыбается почти искренне. «Ты меня раскусил. Ну, почти… Иначе прирезал бы сразу».
– Хороший фокус.
– Я ж просил свалить на хрен.
– Так это просьба была? Ох, прости, а я уж решил, что меня просто послали. А я не люблю, когда меня посылает без причины хамье вроде тебя.
После такой отповеди «гамадрилу» стоило бы взбеситься. Сорваться наконец-то в драку. И позволить Эрику отвести душу. Хоть так.
Но вместо этого гаденыш расплывается в мерзопакостной улыбке:
– Что, малыш, осенний недотрах? Как же так? Отчего ж это та цыпа с нежными губками и глазами робкой лани не дает такому крутому мужику, как ты? Ты ж такой парень видный и все дела. Хотя постой! У него ж, как я заметил, часы за сотню баксов, а твоему пятидолларовому пиджаку уже года три. Точно! Ты просто не можешь наскрести достаточно баксов, чтоб снять эту шлюшку на ночь. Вот и бегаешь по подворотням, ищешь кто б тебе отдрочил за бесплатно…
– А ведь я пытался тебя предупредить. Подсказать. Мне ж от тебя надо было только одно… А вот теперь совершенно другое.
Эрик не видит себя сейчас со стороны. Но, наверно, это жуткое зрелище. Даже этот придурок, наверняка успевший повидать ни одну драку в своей жизни (и Эрик подозревает, что большинство из них он выиграл), даже он настороженно подбирается, тут же готовясь к атаке. Остальные «когти» инстинктивно рвутся наружу… И замирают на полпути. Со всей дури долбавнувшись об стену. Огромную стену эриковой силы.
Леншерр довольно щурится. «Ну вот я и разозлился по-настоящему, bursche. Ох, не стоило тебе сейчас упоминать Чарльза! Еще и в столь сексуально неудовлетворительном контексте». О да, Эрик определенно зол. А пока он зол – он практически непобедим. Он это знает. Потому что это знание – единственное, во что он еще верит.
Кстати, об удовлетворении. «Гамадрил» сам натолкнул его на решение проблем. Сразу двух проблем. Кажется, теперь Эрик знает, как ему одним махом и зарвавшегося придурка проучить, и напряжение снять. Сексуальное, да. Навеянное весьма сексуальным Чарльзом. И его долбанутым эскимо. Сидит там, небось, сейчас, щурится довольно на солнце. Ну, а Эрик здесь. И тоже вполне доволен. Не до конца удовлетворен, что правда. Но всё ж к тому идет, не так ли?
– Так ты предлагаешь мне пойти на хрен, – Леншерр издевательски вскидывает брови. – Я так понимаю, что на твой. – Парень по-прежнему стоит не шевелясь, повинуясь магнетической воле Леншерра. И последнему это до чертиков нравится: очень уж напоминает психоделическую заморозку Чарльза. Можно даже представить, что он стоит сейчас за спиною. Совсем рядом, только руку протяни… Стоп, не отвлекайся, Эрик, кое-кто тут значительно ближе. – Итак, ты мечтал показать мне свой хрен. Хотя, может, и на мой полюбоваться хотел, недаром же ты так к нему рвался, – Эрик сквозь брючную ткань поглаживает пострадавшее яйцо, которое до сих пор болезненно горит в месте укола. Поглаживает медленно, не торопясь. Смакуя момент. Он сейчас очень зол. И очень возбужден. И злость и возбуждение только усиливают друг друга. Питая его силу. Поэтому сейчас он чувствует себя… почти Богом. И это тоже заводит. Причем не только его. – O Main Gott, – Эрик весьма удачно разыгрывает удивление, – сдается мне, что я тут не единственный мужик, страдающий от недотраха. – И он с притворной укоризной цокает языком, любуясь чужим стояком. – Я, конечно, знал, что чертовски сексуален, но чтоб вот так, даже не раздевшись, настолько заинтересовать «самца» вроде тебя… Или тебя сама ситуация заводит? Надоело быть крутым мужиком? Захотелось побыть слабой барышней? Ах, зачем же вы, милая фройляйн, такая хрупкая и беззащитная, забрели в этот темный ужасный переулок? Точней, позволили себя сюда завлечь. Большому и ужасному мне.
– Отъебись, придурок, – хрипит парень из последних сил.
И Эрик почти физически чувствует, как рвется на свободу каждая клеточка «гамадрильего» тела, каждая его косточка. Каждая косточка, нашпигованная металлом. А металл еще никогда не ускользал от Леншерра.
– Прости, но до столь близкого знакомства у нас, боюсь, не дойдет. Могу разве что вот рукою…
– Не прикасайся… ко мне… Даже не вздумай!
– Нет? Ну, как хочешь. Тогда давай сам.
Эрик даже опускается на корточки, чтоб лучше видеть. Или просто сильнее унизить. А, может, и то, и другое. Но ни то, ни другое почему-то сейчас неважно. Не так важно, как было в начале. Чужая ярость, она такая искренняя. Такая явная. Такая наглядная. За эти недели с Чарльзом он уже почти успел забыть – каково это, быть таким вот до одури искренним в своих желаниях. Даже если это желание прибить. У них с Чарльзом слишком много недомолвок. Иносказаний. Желания казаться лучше, чем ты есть. А этот парень… Он просто искренне хочет Эрика прибить. И ему плевать, что Эрик – или какой-то там Чарльз – думает по этому поводу. Именно так, наверно, Эрик хочет прибить Шоу. Но у Эрика есть Чарльз. И в отличие от этого дикаря Эрику не плевать, что думает о нем какой-то там Чарльз. Поэтому Эрик хочет как-то неискренне, с оглядкой. А «гамадрил» просто пылает искренней правдивой яростью.
А еще он просто хочет. Может, его возбудила стычка. А, может, и впрямь ситуация завела. Может, он скрытый мазохист. А, может, вообще возбудился еще в баре на какую-нибудь сисястую барменшу и на улицу вышел как раз подрочить, а Эрик и не заметил сразу… Всё может быть. Вот только ничего не может быть у них с Чарльзом. Не потому что не хотят, а потому что не получается, мать вашу. А что получается – о том лучше сейчас не думать. Он итак на пике злости. Которую, получается, срывает на том, кто поближе.
Сейчас ближе всего к нему молния на джинсах «гамадрила». Когда она, повинуясь мысленному приказу Леншерра, соскальзывает вниз, Эрик понимает сразу две вещи: парень не носит нижнего белья и не так уж он и возбужден.
А вот у Эрика по-прежнему стоит. На Чарльза. На его эскимо. На ситуацию и чувство абсолютной власти. Один хрен. Главное, что у него от желания яйца ломит и уже сводит пальцы ног. Желание почти болезненное. И Эрику как-то обидно страдать в одиночку.
– Ты не хотел, чтоб я тебя касался? Окей, вот эту твою просьбу я выполню.
Легкое мановение указательного пальца – и лапа «гамадрила» ложится поверх его члена.
– Мать твою!
– Тебя возбуждает моя мама? А я-то думал, это на меня реакция. Впрочем, фантазии – это личное дело каждого. Ты, главное, не отвлекайся. А то еще отрежешь себе чего… важного… собственными коготками.
Так до конца и не вылезшие лезвия испуганно прячутся назад под кожу. От греха подальше. Видимо, яйца парню всё же дороже, чем гордость.
– Прибью-у-у-у!
– Я же просил: не отвлекайся. И не сжимай так сильно – нежнее. И медленнее… да, вот так. Давно не видел необрезанных. Да еще так близко. Какая у тебя забавная кожица. Бархатные рюшечки напоминает. Кстати, говорят, у необрезанных чувствительность меньше. Правда меньше? А ну-ка, подразни ноготком уретру.
– Агххххррр!!!
– Да нет, я б не сказал. А теперь погладь головку. Классно ведь, правда?
Эрик чувствует, что его несет. И, пожалуй, уже заносит. Выносит последние мозги. Но он уже не может остановиться. Он мог бы направлять его руку и пальцы просто усилием воли, без лишних слов любуясь, как вторая ладонь сжимается в бессильной злобе. Но играть в молчаливого кукловода – это так напоминает Чарльза. А Эрику вдруг расхотелось думать о Чарльзе. Он итак слишком много думает о нем в последнее время. И вообще, разве он затеял всё это не за тем, чтобы отвлечься?
Но желание переключиться… отвлечься… проучить… доказать кто сильнее… Всё это тоже отходит на задний план, когда чужая рука начинает скользит по члену уже сама, по собственной воле. Скользить отчаянно и зло. Но сама.
– Эгей, потише. Мы же не хотим, чтоб всё закончилось так быстро?
– Сказал бы я тебе… чего хочу…
– Ну так скажи. Не держи в себе, дело-то общее.
«Гамадрил» кривится в хищной гримасе. Того и гляди зарычит. Или какие там звуки издают гамадрилы? Эрик не силен в зоологии. Зато вот зоофилия оказалась вполне в его вкусе.
– Хочу… Для начала хочу… сказать… что такие шутки со мной еще никто не шутил… А-а-а! Но хорошо смеется тот… Оу! Дальше ты знаешь… Я никогда не трахал мужиков… точно не помню такого… Но для тебя… Черт! Уж так и быть… сделаю исключение… Ах-а-а… Потому что я хочу… Боже, как же я хочу-у-у! Вставить тебе… кочергу в зад! И провернуть! А-а-а-ха-а… Вот на эту картинку я и маструбирую сейчас. Представляю твою плоскую жопу… и как я буду дрочить на тебя… а-а-а… используя вместо смазки твою кровь… Потому что ты, гаденыш, заставил меня… надрачивать себе насухую, а я… Я, мать твою, полночи в доке ящики грузил… У-уй! Я мозоли себе натер… И сейчас руке больно… А члену вот приятно! Все эти бугорки… Это как дополнительная стимуляция. Может, стоит сказать тебе… спасибо? Сам бы я… догадался до такого вряд ли… А-а-а-ха-а… Ты, кстати, тоже попробуй… как-нибудь… Ты теперь вообще… каждый раз… ага… как засобираешься на свиданку… со своим сморчком… вспоминай меня, сука… Вспоминай, что рано или поздно… Агххххррр! Я приду за тобой…
– С кочергой.
– Нет, с целым ломо-мо-ммм…
Эрик едва успевает уклониться от горячей струи.
– Вот видишь, значит, размер всё же имеет значение, – мрачность Эрика какая-то грустная.
Леншерр тяжело подымается. Такое ощущение, что это он сейчас обкончался, а не этот дикий… хм, павиан. Голова – как с похмелья. И на этот раз сила тут ни при чем. Просто на душе как-то мерзко. Будто вместо Деда Мороза к нему на праздник заявился Шоу.
Ну вот, Эрик, ты сделал, что хотел. Еще и как хотел! А где же радость? Даже эрекция спала… почти… неужели и после смерти Шоу также будет? Тогда, может, не так уж Чарльз и не прав?
Эрик встряхивает чумной головой, автоматически подмечая, что несколько капель всё же попало на пиджак. И ему сразу начинает казаться, что они прожгли ткань насквозь. Потому что он сейчас чувствует их кожей. До самой кости. Как чувствует взгляд своего «гамадрила». Немного расфокусированный после оргазма, и от этого немножко, чуточку, но всё же – менее злобный. Этот взгляд скользит по Эрику холодной ртутью. И замирает на так до конца и не спавшей эрекции.
– Что, гондон никелевый, с потенцией тоже проблемы? – Парень презрительно сплевывает на землю. И Эрику почему-то кажется, что вкус у этой слюны горький. Как немецкий табак. – Ну, прости, детка, на второй раунд меня сейчас не хватит.
– Второго раунда не будет. Прости, – Эрику даже жутковато немного от того, насколько искренне прозвучала эта просьба о прощении. – У меня и впрямь не получилось. Я говорил, что мне от тебя надо было сначала одно, потом совершенно другое… А в итоге оказалось, что даже и не от тебя…
За неумением левитировать дерево «гамадрила» приходится приложить мусорным баком.
Чарльз ждет его уже в машине. Без эскимо, слава богу. И даже без своей дурацкой улыбки.
Эрик устало плюхается на водительское сиденье. Подрагивающие пальцы мертвой хваткой вцепляются в руль. Помнится, он также за Чарльза цеплялся, когда тот его из моря вытаскивал.
Не о том ты думаешь, Эрик. Сосредоточься. Вдохни. Теперь выдохни. И давай заводи, пора убираться отсюда: твоя человекоподобная «крошка» может придти в себя в любой момент…
– Я скорректировал ему память. Вряд ли он теперь вспомнит тебя при встрече.
Эрик дергается, будто ему молнией в лобешник засветило. Ему хочется спросить как долго Чарльз… и почему не остановил…
– А ты не хотел останавливаться. На самом деле – нет. Даже когда обо мне вспоминал. Или уроки того учителя из еврейской школы…
– Ребе Гугеля.
– Не знаю. Я не лез так далеко.
Тогда зачем лезешь теперь?
– Ты даже не представляешь в какой он был ярости. Пару раз я реально за тебя испугался. Нет, Эрик, таких врагов тебе точно иметь не стоит. Хватит с тебя и Шоу. А Джеймс «Логан» Хоулетт пусть лучше идет своей дорогой.
– Ага, так вот как его зовут, – Эрик намеренно сосредотачивается на имени свого гама… Логана. Сейчас это легче, чем думать о Чарльзе. Сейчас ему даже было бы легче сбегать за цветами и вернуться в переулок. Предложение Логану делать.
– Он не оценит. Я ж говорил, он твое лицо теперь плохо помнит. Хотя саму ситуацию… Какие-то смутные воспоминания могли сохраниться. Ты слишком быстро его вырубил, я не уверен, что всё успел сделать как надо.
– Я тоже… не уверен, что успел. Как надо.
Повисшая тишина давит на Эрика сильнее, чем давила подлодка Шоу. Может, потому что тогда за спиною был Чарльз. А теперь…
– А теперь поехали прямо и через два квартала налево.
– А что там?
– Гостиница. У меня тут было время подумать. И вообще… И я решил, что просто обязан спасти мутантов. От буйства твоей сексуальной фантазии.
И тут Чарльз наклоняется к Эрику, медленно подхватывает средним пальцем одну из белесых капель, так и оставшихся на плече эрикового пиджака – и слизывает. Этот гаденыш только что слизнул с собственного пальца чужую сперму! Да это хуже эскимо!
– Доедем до гостиницы и я попробую твою, – обещает Ксавьер и хитро подмигивает.
Эрик неверяще пялится на приятеля. Секунду. Вторую. И яростно ударяет по газам.
***
Голова плывет, как после хорошей попойки. Хотя я точно помню, что выпил всего полбутылки. Это ж фигня для меня. Но голова просто раскалывается. И дело вовсе не в той вмятине на мусорном баке, которая подозрительно напоминает по форме мою башку… Нет, после драк у меня голова не болит. Черт, такое впечатление, что по мозгам кто-то половой тряпкой прошелся. И забыл там швабру.
А еще эти образы. Мужик. В темном. Мрачный. И в моих мыслях он почему-то холодный. Хотя я уверен, что он меня не касался. Я не чувствую его запаха на себе. Нет, точно не касался… Я даже не уверен, что он со мной заговаривал… Может, просто мимо прошел…
Но тогда откуда же во мне такое бешеное желание поиметь его Статуей Свободы?!
*** *** ***
Эрик/Чарльз. Раскрытие темы "Эрик, ты не один". Что-нибудь трогательное со стороны Чарльза, недоверие и постепенное оттаивание со стороны Эрика. Кинк на доверии и открытости. NH!
Эрик, ты не один
«Ты не один», – жадно хватая ртом воздух, повторяет Чарльз снова и снова. Будто надеясь убедить в этом Эрика с первого раза.
Эрик всегда любил металл. Можно сказать, это была его вторая сущность. А в отличие от дурочки Рейвен, он всегда принимал и любил себя таким, каков он есть.
Он любил металл и ему нравилось, как тот гнется в угоду его воли. Вот только ему никогда не нравилось гнуться самому. Слишком сильно его искорежили в горниле концлагеря. И теперь на каждый удар «молота судьбы» Эрик отвечает прочувствованным хуком справа.
Вот только Чарльз оказывается слишком хорошим кузнецом.
Сначала, как и полагается, Ксавьер крепко-накрепко прихватывает его «щипцами», чтоб «Железяка Эрик» не ускользнул с наковальни раньше срока. В качестве «щипцов» выступает едкое замечание: «У Шоу есть друзья. Тебе они тоже нужны».
Ну, друзья ему, скажем, ни к чему – а вот союзники пригодятся.
И Эрик замирает на наковальне, подставляясь под удар.
Сначала идут легкие постукивания. Пристукивания даже. Глуповатые улыбочки, безобидные шуточки, беззлобные воззвания о «мире во всем мире» и, конечно же, коронное «друг мой». Будто дружба между ними – вопрос уже решенный. А кем и когда – дело второстепенное. И что мнение Эрика в этом вопросе никто не спросил – так это тоже мелочь. А на мелочи Чарльз не разменивается. Если учиться – то уж до профессора. Если спасать – то целый мир.
Если уж прогибать под себя – то только несгибаемого Леншерра.
Первый серьезный удар по эриковой броне Чарльз наносит в усадьбе русского генерала. И самое обидное, что он даже силой своей при этом не пользуется. Просто идет следом.
За Эриком еще никто никогда не шел. Никто никогда не прикрывал ему спину. Никто никогда не рисковал ради него. И не с кем и никогда он не чувствовал такого единения, как с этим чертовым Ксавьером – в тот момент, когда они буквально на лету перехватывали морозную стерву, отблескивающую инеем. Кажется, в тот момент они даже дышали в унисон. Уж сердце-то у Чарльза точно билось в такт. Эрик видел это по жилке, бьющейся у того на шее. Он вообще слишком много видел в той спальне.
Например, что когда Чарльз присаживается на корточки – натянувшаяся ткань просто идеально обрисовывает его задницу. Так, что шлепнуть хочется не Эмму, а соблазнительно замершего перед ней Ксавьера.
Теперь «удары» Чарльз наносит ему сразу с двух сторон: дружелюбием и сексуальностью.
До этой поры Леншерр был уверен, что невосприимчив не к тому, ни к другому. Что Шоу напрочь отстрелил ему всякую веру в добро и справедливость. Что он купил его душу за серебряную монетку, как смех другого сироты из детской сказки*.
А секс… До этой поры Леншерр был уверен, что уж секс-то ему точно не нужен. Месть Шоу, отстаивание прав себе подобных, может, немножко денег на счет… А секс подождет.
Ну, секс, может, и подождет, а вот Чарльз точно не станет. Не ждал же он, пока Эрика вытащит из воды кто-нибудь из ЦРУ? Не остался же он ждать его на опушке генеральского дома? Он, кажется, даже не ждет, что Эрик изменится.
Он просто меняет его сам.
Он меняет его – и меняет навсегда – когда помогает Эрику обрести себя. Каким-то невероятным (даже для мутанта) образом найдя в нем что-то светлое. Освещенное – освященное – отблеском далекой свечи.
А потом в свете камина склоняется над шахматной доской. И в вороте сорочки снова видно чертову жилку. Которая опять бьется в такт. И притягивает к себе Эрика – будто она железная.
А вот Эрик – нет. Эрик уж точно из плоти и крови.
Эрик уж точно хочет. И может быть… немного… влюблен.
Его не смущает, что Чарльз – мужчина. В бараках их держали отдельно, мужчин и женщин. А простая человеческая ласка в те промерзлые ночи 44-го людям была нужнее, чем хлеб. Нужнее, чем воздух, не отравленный карцерным газом. И было неважно, ну вот совершенно, мужская это рука или женская.
Когда каждую минуту ждешь, что охранник крикнет: «На выход» – и выходом этим будет смерть… Когда чувствуешь каждую пулю в фашистском автомате… Тут не до религиозной морали. Тут вообще наплевать. На всё.
Эрик и плевал. На всё. И, в принципе, ничего ж не изменилось, ведь правда? Он по-прежнему плюет на всё. Кроме Чарльза.
У Эрика вообще-то плохо с терпением. Но смешивать одно важное дело с другим он не любит. Сначала одно – потом уж другое. Сначала он прибьет Шоу. А потом начнет ухаживать за Чарльзом.
Он понятия не имеет как надо ухаживать (Шоу как-то забыл научит его кадрить девчонок… ну, или в данной случае мальчишек). Но он научится. Чарльз его научит. Научил же он его смеяться? И ухаживать научит. И всё у них будет чин чинарём. Ну там общая спальня, завтраки в постель, герань на подоконнике. А что? Мама всегда мечтала, чтоб белая тюль на окне и герань на подоконнике. И внуков побольше. С внуками ты уж, мама, прости: сама видишь, как оно всё получилось. Так, может, хоть геранью я тебе детишек компенсирую?
Эрик украдкой любуется на голый торс Чарльза, пока тот облачается в суперкостюм, сконструированный Хэнком. И до крови прикусывая губу, чтоб болью сбить эрекцию, подбадривает себя обещанием: «Сегодня вечером… Скажу ему всё… Сегодня вечером Шоу будет дохлый, а Чарльз будет мой».
///
Есть такой анекдот: «До свадьбы я любил всех женщин. После свадьбы – на одну меньше». Раньше Эрик считал его смешным.
Теперь ему не до смеха.
Потому что раньше Эрик был уверен, что способен остановить любую пулю. Теперь точно знает – на одну меньше.
«Ты не один», – тихо, но решительно заявляется Эрик, опускаясь на колени перед инвалидным креслом и пытаясь заглянуть любимому в глаза.
Вот только он уже откуда-то точно знает, что убедить в этом Чарльза будет сложнее, чем его самого.
* Имеется в виду сказка Д. Крюса «Проданный смех».
И, собственно, то, что я изначально и делала на эту заявку:
*** *** ***
Эрик/Чарльз, фудплэй. Чарльз очень любит сладкое.
Фудплэй
Осторожно: небольшие временные несоответствия – переезд в особняк тут состоялся до пленения Эммы Фрост.
Сначала Чарльз думает, что это ментальная атака: какая-то вражина вроде той же Фрост нагло залезла ему в голову и теперь усиленно партизанит в тылу его мозгов. Он судорожно перетряхивает все задворки собственного мозга в поисках шпиона, злорадно предвкушая что и как ему сделает за попытку подобного резидентства…
И никого не находит. В его голове – только он сам. И его новое безумие.
Сначала это просто отголоски чего-то смущающего, но слишком непонятного, чтоб волноваться из-за этого всерьез. Что-то вроде «У Эрика шоколад в уголках губ остался. Слизнуть бы…» И речь вроде как о шоколаде, а не о губах, но на шоколад у Ксавьера еще никогда не вставало.
Или вот «Вкусный мед. Надо Эрика угостить». Только угостить почему-то не с кончика ложки, а с собственного пальца. И Чарльз успевает цапнуть себя за этот палец буквально в последний момент, когда Эрик уже оборачивается на оклик. Оборачивается – а друг стоит с пальцем во рту, как последний дебил, и плачет. Потому что умудрился прикусить палец до крови и это чертовски больно. Но Эрик, кажется, думает, что это Чарльз от голода. И Леншерр, на собственном желудке испытавший голод и холод концлагерных бараков, когда рыдаешь от счастья, давясь сырой подгнившей картофелиной – смотрит теперь на Чарльза с каким-то особым участием. И всё время старается скормить Ксавьеру свой десерт, отчего тот чувствует себя последней скотиной, отнимающей у ребенка конфетку. Эрик, конечно, не ребенок, но всё же…
А потом слово «сладкий» и вовсе начинает ассоциироваться в профессорской голове исключительно с прохладной бледной кожей друга. Которая как холодное белое мороженое в горячий, как фантазии Чарльза, день… И хочется лизнуть… Или даже откусить кусочек…
Черт! Чарльз прикусывает губу, стараясь справиться с незапланированной эрекцией. Он, конечно, любит сладкое, но никогда б не подумал, что такой извращенной любовью!
Потом, видимо, внутренний демон решает, что раз простые намеки до Чарльза не доходят, то пора переходить к конкретным инструкциям. Так в его голове появляется Голос. Да, именно так, с большой буквы. Потому что Голос, он как отдельная личность – вроде сам по себе. И в тоже время так и лезет в чарльзово сознание, как истерики Рейвен перед самым ПМС.
А главное – убедительный, сволочь! Даже Ксавьер не уверен, что долго выстоит против его уговоров.
С каждым днем Голос звучит всё громче. И особенно активно выступает при виде десерта. Будто эта зараза подпитывается сахаром. Если бы Чарльз знал это наверняка – вот ей-богу сел бы на безглюкозную диету. Но пока он не знает этого точно, организм категорически отказывается страдать без сладкого за «кажись».
К тому же Чарльз не без оснований боится, что сокращение потребления сахара может негативно сказаться на его даре. Как ни крути, но телепатия завязана на мозговой активности. А мозгу необходима глюкоза. Так что без меда всё же никак. А вот мороженое можно было бы… Но Чарльз его так люби-и-и-т! Лишиться любимого десерта? За что-о-о-о?!!
И профессор продолжает давиться десертом с эриковой тарелки. Уже почти со злостью. Даже с какой-то классовой ненавистью. Но всё равно продолжает. Инстинктивно понимая, что развязка уже близка. Либо Эрик наконец-то догадается и сбежит от извращенца Чарльза куда подальше.
Либо Чарльз его просто изнасилует. Извращенно.
Совместные завтраки похожи теперь на пытку. Периодически Ксавьер ловит себя на том, что умышлено слишком медленно облизывает ложечку, втайне надеясь, что Эрик сейчас подымет на него глаза и скажет…
– Ты не наелся, Чарльз? Может, добавки? Там еще есть…
Черт! Он чувствует себя полным идиотом. И даже Голос с ним согласен.
Чтоб скрыть неловкость, приходится вставать и идти за новой порцией овсянки. А Чарльз ее с детства ненавидит, он и эту-то тарелку ели в себя впихнул. Его просто стошнит, если он попытается запихнуть в себя еще хоть ложку. И вообще… Если он и хочет еще овсянки, то только ту, что осталась у Эрика над верхней губой. Вот повернуться бы сейчас, шагнуть решительно к нему, наклониться и…
– Чарльз! Ты что, стонешь? – Леншерр обеспокоенно вскакивает с места и кидается к другу. Заботливо подхватывает под плечи, а ну как в обморок падать вздумает? – Что такое? Ты заболел? Или это из-за дара?
Чарльз отчаянно мотает головой. То ли отрицая предположения приятеля, то ли из последних сил стараясь сдержаться, чтобы не побиться этой головой об дверцу кухонного шкафчика.
«Пользуйся моментом, идиот! Вот сейчас оборачиваешься. Толкаешь его на стол. И запрыгиваешь сверху, чтоб не смылся раньше срока. Хотя нет, ты слишком легкий, может сбросить на радостях. Лучше поставь на него сверху супницу, а потом уже сам. Целоваться, правда, будет сложновато. Ну ничё, зато полный доступ к ширинке!»
На этот раз Чарльз стонет громче. Обреченней. И до боли вжимает эрекцию в ящик, где они хранят скалки и прочую кухонную утварь.
«О, скалки – это ты молодец! Слушай, оказывается, не совсем ты пропащий. Значит так, берешь сейчас скалку и мед. Насухую скалкой больно. А потом опять-таки толкаешь Эрика на стол…»
– Чарльз, – голос друга с трудом пробивается сквозь предоргазменный бред, – Чарли, лапочка, – Эрик сам не знает откуда берется в его голове это дурацкое обращение. Просто он уже забыл, как именно мама ласково обращалась к нему в детстве, а сам он уж точно никогда не тратил ни на кого свою нежность. До Чарльза он даже не знал, что она у него еще осталась. И вот глядишь ты, затерялось всё же что-то в закромах. А теперь, при виде бледного, судорожно хватающегося ртом воздух друга, всплыло в голове и вырвалось наружу. – Чарли, тебе надо прилечь…
«Угу, я ж говорю, на стол. Там замок на кухонной двери как, работает еще? Или после Рейвен так и не починили? Ну ничё, столом дверь припрете. Хотя стой, она ж наружу открывается. Да фиг с ней! Подправишь свидетелям память, если чё. Тут для начала хотя бы прилечь».
– Пойдем, Чарли.
– Куда? – хрипит Ксавьер, с трудом переключаясь с внутреннего голоса на друга.
– К тебе в спальню.
«А что, тоже вариант! Так даже лучше! Уж там-то замок точно есть. Далековато, правда, идти: нашего ж Эрика надо ковать, пока горячо».
– Я уложу тебя в постельку…
«Угу. Начнем с классики. Изысками займемся потом. Куда б детишек на день спровадить?»
– Принесу тебе чаю…
«Чаю? Хм, тут даже моя сексуальная фантазия иссякает. Слушай, он по ходу еще больший извращенец, чем мы!»
– С медом…
«Точно! Я ж говорил! Зря ты всё-таки скалку не захватил».
– Нет! – Чарльз вырывается из последних сил: и из заботливой хватки друга, и из изнутри дурманящего гипноза Голоса. – Я сам!
– Ты не здоров…
– Тогда Рейвен. Мне Рейвен мед принесет!
«Рейвен? Рейвен?!! Да ты чё, она ж нам как сестра! Да у меня на нее и не встанет! Да я…»
Чарльз держится из последних сил. Он правда старается. Изматывает себя тренировками почти до потери сознания, решаясь подняться на спальный этаж (и пройти мимо эриковой комнаты), только когда Голос уже засыпает от усталости.
Он позволяет себе сладкое только ночами, украдкой. И давясь под одеялом очередным пирожным, с грустью думает, что это совсем не те крошки, с которыми он во время бурных отроческих свиданий со своим кулаком мечтал кувыркаться в этой койке.
Теперь Чарльз видится с Эриком только в присутствии как минимум пары свидетелей, невольно ощущая себя средневековой донной из благородной испанской семьи с ужасно строгими нравами. При этом Голос тут же начинает предлагать ему различные варианты сценария «Похищение невинной девы похотливым разбойником». Когда в сценарии появляются ремарки «кружевные подвязки у Ангела стащишь» и «банан с собой в сад прихватите, вот увидишь: пригодится» – Чарльз выскакивает из зала и пару раз всё же прикладывается головой об стену.
А потом он тупо палится с Эммой Фрост.
Чарльз так шокирован планами Шоу, которые удается вытащить из головы блондиностой шлюшки, что на пару секунд забывает о ментальной защите. Всего на пару секунд. Для чего-то серьезного, вроде координат семейного поместья или кода к Церебро, этого недостаточно. А вот поверхностные мысли стерва успевает уловить.
Чарльз не догадывается об этом до самого штаба ЦРУ, где они с Леншерром сдают Фрост с рук на руки федеральным агентам. Дамочка независимо встряхивает кудрями, пока Эрик с Чарльзом сгружают ее с грузовичка под белы рученьки. Потом сама, добровольно, шагает навстречу замершим с суровыми лицами црушникам. И вдруг замирает. Оборачивается. И издевательски тянет:
– Эрик, солнышко, а ты в курсе, что наш Чарли мечтает, чтоб ты поимел его бананом? Неужто тебе так трудно выполнить эту его маленькую прихоть? Он же за тобой и в огонь, и в воду, и к русским в пасть. А ты ему жалкий банан зажал. Хотя знаете, мальчики, бананы я вам всё-таки не советую, мягкие слишком. Возьмите лучше скалку.
И уходит с победным видом.
А црушники с дебильным видом так и остаются торчать на крыльце.
По дороге обратно в поместье оба подчеркнуто не смотрят друг на друга и молчат. Эрик, наверно, слишком шокирован. А Чарльзу просто нечего сказать. За него уже Фрост всё сказала. Сука! Надо было ее додушить сразу после допроса. Прав всё-таки Эрик: чарльзова доброта не всегда доводит до добра.
Как только шины замирают на родном гравии, Эрик пулей выскакивает из машины и кидается наверх, к себе в спальню. «Вещи пошел собирать», – обреченно понимает Чарльз и идет в кухню заедать горе пудингом.
С пудинга Ксавьер переключается на желе и уже всерьез подумывает не послать ли Шону мысленный приказ слетать в город за мороженым, ну тем, с шоколадной крошкой – когда на кухню заходит Эрик.
«Всё же решил попрощаться», – догадывается Чарльз и, замечая в руках Леншерра наручники и какую-то бутылочку, думает, что европейцы всё-таки странный народ: такую хрень выбирают в качестве прощальных подарков…
Но тут Эрик решительно подходит к Чарльзу. Толкает его на кухонный стол. И садится сверху.
От неожиданности Ксавьер опрокидывает вазочку с желе себе на грудь. Освободившиеся конечности Эрик тут же фиксирует мощным захватом над головой Чарльза. Наручники, по-прежнему зажатые в правой руке Леншерра, хищно щелкают, но пока в ход не идут.
Чарльз испуганно вздрагивает.
– Эрик, ты чего?
Голос молчит, видимо, боясь спугнуть удачу. Леншерр тоже помалкивает. Просто наклоняется… ближе… еще… И начинает слизывать желе прямо с рубашки Чарльза.
– Э-э-э… Эрик, там в холодильнике еще осталось.
«Заткнись, придурок!» – рявкает Голос. А Леншерр наконец-то добирается до сосков. И впивается в них прямо через жестковатую прохладную ткань. Чарльз выгибается, до боли прикусывая губу, но предательский стон всё же вырывается из самых глубин горла.
– Эрик!
– Ты, Чарли, лучше молчи, – советует друг. – Мы из-за тебя итак прорву времени потеряли. «Друг мой», ах «друг мой», – передразнивает он Ксавьера. – А я и купился. Я из-за тебя уже Рейвен обрабатывать начал. Вот только никак придумать не мог как бы ей поделикатней намекнуть, что в образе брата она особо сексуальна. И всё это время… ты… Чарльз, ты зараза!
– Нет.
– Да.
– Да нет же!
– Ох, заткнись, Чарли, – качает головой Леншерр. И зубами свинчивает с таинственной бутылочки крышку. – Надеюсь, ты любишь рябиной сироп. – И тонкая янтарная струйка начинает медленно вычерчивать узоры на многострадальной рубашке.
«Идиоты, дверь закройте! – беснуется Голос. – Не дай бог, Рейвен за своим полуночным молоком припрется! Или Алек решит минералкой на утро запастись. Я на групповушку не подписывался, нет! Две…»
– …ри, – из последних сил выдавливает из себя Чарльз.
И в следующую секунду одновременно щелкают все замки и шпингалеты в комнате, даже замочек на банке из-под кофе (вот Хэнку-то завтра радость будет). Замечательно, не всё ж Эрику подводную и спутниковую технику корежить, хоть какая-то польза с его способностей.
– Это не те способности, о которых тебе бы стоило сейчас думать, – шипит Эрик и чувствительно прикусывает бусинку возбужденного соска.
– Ай! Больно! Сделай так еще раз…
Эрик удивленно замирает:
– Тебе нравится… боль?
– Нет. Не то чтобы… Не замечал. Но то, что сейчас делаешь ты, мне определенно нравится.
– Значит, руки можно отпустить?
– Да, пожалуй. А то затекли, отвлекают, – Чарльз осторожно опускает на грудь уже начавшие затекать руки. С любопытством подцепил пальцем каким-то чудом пропущенную Эриком капельку сиропа. Попробовал. – Хм. Тут определенно шоколадного топпинга не хватает. И меда. Для смазки.
– Вот скажи-ка мне, Чарли, как можно, имея научное звание, быть таким идиотом?
В ответ Чарльз лишь скорбно хлюпает носом. И глаза у него – как у детишек на японских плакатах (Эрик видел как-то в кабинете у Шоу, тот утверждал, что это подарок от союзников).
– Нет, ты всё-таки ответь: на кой мы пользовались медом вместо смазки, когда в метре от нас кукурузное масло стоит?
– Но мед… он лучше… он сладкий…
– И липкий! Он не скользит, Чарльз!
– Зато его приятно облизывать.
– Что ты… Ах… Ох, да! Не останавливайся! Не вздумай! Кончится мед – я тебе топпинга добавлю…
Чарльз жадно прикусывает кожу Эрика под левым соском. О да, она и впрямь, как мороженое! Такая холодненькая… Сладкая, как все его мечты. Прочертить языком дорожку вбок. Слегка куснуть. И снова. А как нежно пахнет!
– Черт, Чарльз, ну скоро ты там наиграешься?! Я реально замерз под дюймовым слоем этого долбанного мороженого!
– Согласись, Чарли… Ох да… Вот так… Масло всё же лучше…
– Ммм… Мммасло… Мммед… Да хоть рыбий жи-и-ир… Ты только не останавливайся, Эрик!
– Черт, я даже рукой пошевелить не могу. Почему у вас чайники не железные, как у всех приличных людей, а фарфоровые, а? Вот ползи теперь за водой сам.
– А ты леветируй колонку. Она металлическая.
– И как ты утром объяснишь это детям?
– Эрик, солнышко, по сравнению со всем остальным… включая развороченный холодильник и разводы твоей спермы на стене…
– Это твоя! Моя вся в тебе осталась…
– Это не суть важно, – невозмутимо машет рукой профессор. – Я просто хотел сказать, что по сравнению со всем остальным, колонка – это сущая мелочь. И, кстати, та гадость, из которой ты устраивал нам душ, это шоколадное молоко Рейвен. Скоро она проснется, спустится за ним на кухню… Слушай, Эрик, а как быстро ты бегаешь? Мы хоть до соседнего штата смыться успеем?
– Пожар? У нас на кухне был пожар? О господи, Чарльз, но почему ты никого не разбудил?!
– Мы с Эриком сами… хм, справились, да.
– Ох, Чарльз, но ведь ты мог пострадать… И Эрик…
– Извини, Рейвен, мы так вымотались, пока тушили тут всё. Давай вечером поговорим, ладно? А пока мы с Эриком пойдем отоспимся…
– Вы… с Эриком?
– А в его комнате тоже был… потоп, да… Так что он пока у меня поживет.
20 лет спустя
Чарльз осторожно снял с себя шлем. Церебро погудела и затихла.
Ксавьер настороженно огляделся. Хэнка нигде не было видно. Впрочем, других изменений тоже не наблюдалось. Одно из двух: либо у него всё-таки получилось частично переслать свою ментальную сущность в прошлое – и тогда за порогом его ждет… Лучшее будущее, да. Либо у него просто только что была самая жаркая сексуально-бредовая фантазия в его жизни.
Чарльз переводит взгляд вниз, чтобы проверить не осталось ли пятен на брюках – и замирает. Он только сейчас понял, что стоит на своих двоих. Коляски нет. Ее нет, чтоб вас! Значит, что-то всё-таки изменилось. Не совсем то, о чем он мечтал, но здоровое тело – это ведь тоже неплохо, правда?
– Ну что, закончил свой проект наконец-то?
Чарльз вздрагивает и оборачивается.
– Эрик.
Леншерр моментально подбирается. Еще бы, он первый раз видит Чарльза плачущим. Не считая той слезинки из-за его, Эрика, детских воспоминаний. Но тогда слеза была светлой, радостной. А сейчас Чарльз смотрит на него, как… не покойника, но что-то близкое к этому. И плачет по нему, как по мертвому.
Леншерр подходит к любимому медленно, не торопясь. Будто боится спугнуть. И Чарльз так нежно обхватывает ладонями его лицо. Так пытливо вглядывается в каждую черточку. И на каждом выдохе шепчет, как заклинание: «Эрик, Эрик, Эрик…»
– Ты не ушел. Ты всё-таки остался, – и Ксавьер цепляется в него мертвой хваткой. Тычется ему в шею, как слепой котенок.
– Ну куда ж я от тебя денусь, дурачок? – Эрик ласково гладит Чарли по спине, стараясь успокоить. – А для кого я тут топпинг из города тащил? И шоколад… И даже дурацкое мороженое… Но смазывать всё равно будем маслом!
Эрик решается только поздней ночью. Кажется, одиннадцатый оргазм наконец-то успокоил Чарльза и больше истерик сегодня не будет. Хорошо бы, а то мед уже кончился, а гнать за ним посреди ночи Шона… Ну, третий раз за неделю – это уже неудобно как-то.
Но Чарльз так спокойно сопит ему в плечо, и Эрик решается:
– Это было какое-то видение? Утром? – высказывает он наконец свою догадку. – Ты видел меня… мертвым, да?
Чарльз настолько выжат, что на страхи сил уже просто не осталось. Тем более что теперь… ну, всё ведь будет хорошо, правда? Так чего уж теперь… Вот только Эрик ждет ответа.
– Хуже, – решается Чарльз. – Я видел мертвыми нас.