«Святой». 2-1.

[lisunya-2010]

Я безбожно затянула с продой, простите все, кто ждал. Не буду даже говорить в оправдание, что реал - ужаная штука, скажу только: вы всё-таки дождались. Я вас всех очень-очень люблю и надеюсь, что сумею оправдать ваши ожидания!

Название: Я вспомню. Или нет…
Автор: lisunya
Бета: по-прежнему нету (причем глава не "отстоявшаяся", то есть опечаток реально может быть до фига)
Пейринг: пока нет
Рейтинг: NC-17
Жанр: ангст, hurt/comfort
Размер: не знаю пока
Статус: в процессе
Предупреждения: возможен вынужденный ООС героев (по медицинским показаниям), упоминаются действия сексуального характера, совершенные против воли одной из сторон
Саммари: теперь с проблемой Стайлза будут разбираться уже две стаи...

Альфа устал. Волк «Святого» это чувствует. Впрочем, даже сам «Святой» это подмечает.
Альфа устал. И не просто устал – простая усталость осталась где-то там, на веранде мамаши Меркло – альфа почти надорвался. Волку «Святого» это не нравится. Не нравится слабость вожака. Ему не хочется подчиняться более слабому. Тем более что сам он скорее раздражен, чем по-настоящему ослаблен.
Волк… не то что рычит… но уже тихонько порыкивает… как тявкали собаки из-за угла, дожидаясь пока «свои» окончательно скроются из виду. Волк хочется вцепиться вожаку в глотку. На пробу. Пока только на пробу. Пока это только проверка. Желание убедиться, что он таки подчиняется сильному вожаку. Поэтому глубоко внутри волка, который в свою очередь глубоко внутри «Святого», тлеет им обоим непонятное желание – проиграть в этой схватке. Чтобы в ответ на попытку вцепиться в глотку – вожак вцепился бы в холку. Подмял. Победил. Доказал. Им обоим доказал – что он всё-таки сильный. До сих пор сильный. Что усталость не сделала его слабым. Что волк «Святого» не ошибся в выборе вожака.
Все эти волчьи переживания так глубоко, что практически теряются в глубине. В темных извилистых внутренностях «Святого». Нет, пожалуй, еще дальше – во внутренностях его волка. Так глубоко. Так раздражающе глубоко… И если волка раздражает слабость альфы – то «Святого» изводит неопределенность. Он сам не знает чего хочет. Как не знает, что думать. Не знает, куда они едут (название конечного пункта путешествия для него лишь бессмысленный набор букв). И на кой они туда – верней, уже сюда – прутся. И зачем всё это… «Святой» не знает ничего. И это настолько напоминает ему первые дни у «своих» – что его буквально тошнит. Как тошнило от боли в голове по ночам. Как тошнило раньше от попыток думать. Вот также его тошнит сейчас от попыток не думать. Не думать куда, на кой и зачем. Не думать про альфу и его усталость. И про то, как сам он устал – не знать, не думать, не иметь возможности остановиться… Остановиться, чтобы подумать.
Или просто чтоб отдохнуть.
«Святой» устал не так сильно, как альфа. Но он тоже устал. И в первую очередь он устал от этой поездки. Для его неокрепших мозгов этот мелькающий калейдоскоп пейзажей за окном со всеми их цветастыми мазками и обрывками звуков, мешаниной запахов и смесью температур, когда то холодно-ярко, то мясисто-липко, то совсем непонятно и потому излишне тревожно – всё это для его мозгов… пока рано. Ну, по крайней мере, он надеется, что это только пока. Что когда-нибудь это будет нормально и для него. Но сейчас – это «сейчас», а не «когда-нибудь». И сейчас его это всё утомляет, раздражает и даже, пожалуй, злит.
Он устал от этого всего. Что такое «всё»? Это то, на что приходится смотреть, что приходится нюхать, что сушит тебе глаза или жжет тебе щеку… одним словом, это то, на что тебе приходится реагировать – сидя в этом чертовом автомобиле. И от самого автомобиля он, кстати, тоже устал. От липкой обивки, от запаха фри, от заляпанного стекла.
«Святой» устал. Еще немного и он пойдет на поводу у волка. Вцепится в глотку.
Вот только в отличие от волка он, пожалуй, хотел бы выиграть. Потому что он просто не знает другого способа прекратить всё это. Остановиться. И отдохнуть. И просто наконец-то…
– Приехали, малыш. Видишь тот дорожный знак? Это значит, что мы уже близко.


Они въезжают в Бикон Хиллс, когда солнце уже теряется за крышами домов. Для человеческих глаз уже недостаточно светло, а для оборотнечьих – света, пожалуй, многовато. Еще больше мешают электрические блики фонарей, еще толком ненужных, но уже неизбежных. Фонарный свет отвлекает, лезет в глаза, бликует на ресницах, не дает определиться с нужным световым спектром. Фонарный свет раздражает волка. А это в свою очередь еще больше нервирует «Святого».
Он не знает, стоит ли считать плохим знаком, что они явились в город в сумерках – в это зыбкое ненадежное время. Или этот переход изо дня в ночь просто должен ознаменовать переломный момент его жизни?
«Святой» не знает, что думать. Поэтому, наверно, было бы правильно, не думать вообще ничего. Но он так устал не думать вообще ничего. Ведь когда от мыслей болит голова – это особая боль. Не только физическая. Это осознание, что ты… не слишком-то умный… неполноценный ты… Это особая боль. Худшая из возможных – для тех, кто еще осознает разницу между теми, кто может спокойно думать, и теми, кого этого права почему-то лишили. Чтобы там не думали по его поводу «свои» или там прохожие на углу – «Святой» всегда осознавал, что… он ведь не дурак… но уж слишком близок к этому. У него слишком долго не получалось думать, как те же «свои»: также быстро, также безболезненно, также свободно… Но только, когда способность думать вернулась, только сейчас он в полной мере понял, осознал, ощутил – как же он устал не думать. Как ему больно было всё время от этого. Пожалуй сейчас, когда даже шрамы затянулись (окончательно исчезнув после того, как кожу свезло рябиновым кругом) и боль от них начинает постепенно забываться, вытесняясь новыми воспоминаниями, переживаниями и опасениями (как хорошо, что страхов больше нет) – вот сейчас «Святой» даже готов признать ту боль от «не думать» самой страшной своей болью. Пусть она и была неосознанной – как вся его предыдущая жизнь.
Поэтому «Святой» думает и думает. И думает снова. Но все равно ничего не может придумать. Не может придумать ничего хорошего из этой поездки. Но причины не ехать не может придумать тоже.
К тому же они уже приехали.
Сначала Джейк останавливается перед каким-то магазином. Приносит «Святому» разогретый бургер и сок прямо в пачке. Ободряюще треплет по плечу и говорит, что спросил в магазине дорогу, так что скоро они уже «доберутся». Скоро уже.
– А там отдохнем, малыш. Выспимся наконец-то. Может, даже душ сначала примем.


«Добраться» – для «Святого» это кухня с холодильником и печкой, чтобы можно было приготовить что-то не слишком жирное, не промасленное насквозь, а еще лучше что-то жидкое и с брокколи. «Добраться» – это душ. И минимум «чужих» запахов на койке.
«Добраться» для альфы – это, как выясняется, огромное здание с надписью ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК БИКОН ХИЛЛС, полное «чужих» запахов (и запахов опасных, от которых веет охотой на тебя) и резких звуков. Полное резкого электрического света, который, как заметил «Святой», бывает только в нежилых домах. В общем, «добраться» альфы и «Святого» резко разняться между собой.
Джейк настолько вымотался за последние дни, что даже ничего не поясняет – просто молча вылезает из машины и идет внутрь. Прямо туда, в мешанину запахов и звуков. А «Святой» остается в машине. И даже не пытается ничего спросить вдогонку. Он вообще редко спрашивает. А в последнее время и вовсе старается лишний раз рта не раскрывать.
Потому что боится, что вместо слов – раздастся рык.
Просто «Святой» так устал и раздражен… или, верней, так раздражающе устал, что практически не чувствует контроля над собственным волком. Зато, с приближением – «надвижением», как называет это сам «Святой» – полнолуния он всё лучше чувствует самого волка.
И волку, кстати, не нравится, что альфа бросил их тут одних. Стая должна держаться вместе. Особенно там, где несет охотой и слишком много «чужих».
И «чужих» волков в том числе.
«Святой» весь подбирается. Волк внутри и вовсе встает в боевую стойку. Он чует противника. Где-то близко. Где-то слишком близко.
Первый порыв человека – запереться в машине. Сомнительная безопасность закрытого пространства. Закрыться, запереться и вжаться в сиденье. Как ночью – когда кутаешься в одеяло, отчего-то уверенный, что ночные чудовища примут кусок колючей ткани за непробиваемую, непреодолимую броню. Закрыться, запереться, вжаться в сиденье, еще и глаза зажмурить.
Волчий инстинкт – наоборот требует свободы для маневра. Он хочет вырваться. Из этой пропыленной жестянки, где поганый обзор и слишком много лишних сейчас, сбивающих с толку запахов (остатки обеда, забытая куртка альфы, дарящая мнимое ощущение безопасности – особенно опасное сейчас). Волку хочет вырваться из машины – и из человека. Уйди! Не мешай! Не путайся под ногами! Уступи. Ты всё равно ни черта не можешь, так позволь же мне…
«Святой» стискивает зубы. И тянет ручку вниз, распахивая дверцу.
Он не собирается уступать волку. И после происшествия на складе с его рябиновыми кругами успел усвоить, что открытое пространство – не гарантия победы. Но машину он водить не умеет – а вот бегает хорошо. И этот довод оказывается решающим при выборе места дальнейших действий.
«Святой» не боится. Его волк тем более. Их альфа слишком близко, чтобы они боялись. Но сколько он себя помнит, «Святой» никогда не любил «чужих», и, видимо, эта нелюбовь передалась его волку на генетическом уровне. Как суперспособности Питеру Паркеру при укусе супер-паука.
«Святой» замирает, вглядываясь в ту сторону, откуда он чует чужака. Дурацкие фонари! Зачем их включают так рано? Зачем их включают вообще? Раз люди так плохо видят в темноте, пусть сидят себе по-тёмному дома.
«Святой» раздраженно хмурится. Последние мысли явно навеяны волком. А, значит, зверь подобрался еще ближе. Еще ближе к свободе.
А чужак всё ближе подбирается к нему.
Выпустить волка? Думайбыстрееста-а-айлзрешайсяжену!
У «Святого» сбивается дыхание. Он ловит себя на том, что в ладони вжимаются когти. Уже когти. Он пытается успокоиться… вернуть контроль… стайлз… просто вдох… это ты… просто выдох…
Просто один прыжок! Туда! В темноту! На чужака! Я справлюсь! Просто дай мне возможность это доказать!
К когтям добавляется волчье зрение. Ноги чуть пригибаются, готовясь к прыжку…
– Стайлз!
Он уже не просто чует чужака – его волк того даже видит… пока еще только тень… но всего один прыжок…
– Малыш.
«Святой» резко вздрагивает, смаргивает с сетчатки глаз желтые блики, момент, когда втянулись когти, он даже не замечает – и оборачивается к альфе. К Джейку.
И «чужому» рядом с ним.
Волк недовольно щерит зубы: он не заметил приближения этого «чужого». Запах альфы перебил и чужой пот, и опасный дух железа у того под курткой и даже запах боли, которым его сейчас буквально окатывает. Оглушает болезненным стуком сердца. Отбивает нюх запахом старых прогорклых слез и того тяжелого духа, которым начинает веять от человека, потерявшего надежду и махнувшего на всё рукой. В первую очередь на самого себя. Но больше всего боль – ослепляет. Когда глаза «Святого» встречаются с глазами «чужого» – от боли в них (и где-то глубоко внутри себя) перехватывает дыхание.
Волка снова тянет пригнуться к земле. Зарычать. Уползти. Теперь уже волку хочется заползти под машину и спрятаться там. И «Святой» готов ему это позволить. Потому что «Святой» уже отвык от боли.
И отказывается привыкать к ней снова.
Даже если это «чужая» боль. Потому что на самом деле нет «чужой» и «своей» боли. Боль – она либо есть, либо нет. И сейчас ее слишком много.
– Извините, что вот так, шериф… Наверно, стоило бы попросить кого-то… Черт, я не подумал, – Джейк хмурится и досадливо трет шею.
– Это он, – прерывает его «шериф», не отрывая взгляда от «Святого». И добавляет: – Это ты.
«Святой» инстинктивно делает шаг назад. Он не хочет иметь с этой болью ничего общего.
– Малыш, – снова зовут Джейк. И «Святой» опять замирает. Он не любит боль. Но он верит Джейку. Если Джейк говорит, что надо потерпеть – то он потерпит. Они это уже проходили. Он постоит и потерпит эту чужую-свою боль. Раз Джейку так надо. – Ты не помнишь… Черт, ты ж не помнишь! – И глухо (словно ему тоже больно), но твердо (наверно потому что так надо): – Это твой отец… Стайлз.
«Святой» удивленно моргает, наконец-то разрывая болезненный визуальный контакт, и переводит взгляд на Джейка. Да, так лучше. Так боль и вправду ощущается «чужой». Так она болит меньше. Когда ее не видишь, она болит меньше. Пусть даже ее по-прежнему слышно. Но так всё равно лучше.
«Святой» встряхивает головой, как встряхивались собаки на старом, но до сих пор не забытом углу – стараясь согнать с себя чужую боль, как дождевую воду, кусачих блох или что там еще стряхивали с себя уличные псы. Он хочет спросить: это наконец-то всё? Он хочет спросить: теперь мы наконец-то вернемся к стае? Он хочет спросить: уже можно начать забывать это всё? Но что-то во взгляде альфы останавливает его. И «Святой» все своей человеческой интуицией и всеми волчьими инстинктами понимает: это совсем не то, что стоит спрашивать при «чужом».
Поэтому он решает остановиться на самом нейтральном на его взгляд вопросе:
– Что такое «отец»?


К дому «шерифа» – «домой» – они добираются по отдельности. И на этот раз «Святой» даже рад вернуться назад в их машину. Хоть еще полчаса назад и был готов пешком ходить до конца своих дней, лишь бы только не залазить в эту железную клетку снова – но сейчас он рад сомнительной безопасности ее закрытого пространства.
А еще больше радуется его волк – присутствию своего альфы. «Святому» даже странно: еще утром волк готов был кидаться на вожака, чтоб проверить на силу. А теперь хочет подлезть ему под руку, уткнуться куда-то в подмышку и тянуть из него спокойствие и уверенность. Потому что сам «Святой» – и волк вместе с ним – уже ни в чем не уверен.
Джейк обещал о нем заботиться.
Джейк говорил, что будет рядом всегда.
Джейк дал ему стаю.
Джейк дал ему волка.
Вернул ему его самого.
А теперь привез в этот дурацкий городишко к какому-то «отцу» и хочет навязать ему чужую боль. Это нечестно! «Святой» так не хочет.
Джейк устало вдыхает и, будто расслышав мысли своей беты, пытается объяснить:
– Ты сейчас не понимаешь… многое не понимаешь… Но это как тогда, когда я впервые привел тебя к нам домой, помнишь? А в итоге всё хорошо оказалось. Получилось как надо. Ты ведь доволен результатом, да? Ведь правда? Вот и сейчас… надо просто подождать. Ты не помнишь… Черт, если Хэйм прав, то ты ведь и не вспомнишь теперь, а? Вот блядство-то, а! Ладно, спокойно. Помнишь – не помнишь, не в этом счаз суть. Этот человек… Он… Он не «чужой», в общем. Не член стаи… Точней, не так. Он член твоей стаи. Сечешь? Твоей личной стаи. Той, которую ты не помнишь, но она у всех есть, «семья» называется. Моя семья умерла, и у Брэда тоже нет никого. А Дэйв и Летти… там сложно всё… Их личные стаи… они вроде как отказались друг от друга. Но твоя стая… твой отец, – Джейк выделяет последнее слово, напирает им, словно надеется проломить этим своим «отцом» рябиновые заборы сознания «Святого», вытащив-таки на свет его память, – твой отец от тебя не отказывался. Ты потерялся, малыш. И тебя очень сильно обидели. Но это не вина твоего отца. Он тебя искал. И очень тебя любит, это ж чувствуется. Даже без всяких волчьих штучек чувствуется.
«Святой» не знает, что там чувствует сейчас Джейк, а вот сам он чувствует что-то, подозрительно похожее на панику.
«От добра добра не ищут», – так Джоджо всегда говорил. А затем тянулся за косячком, отворачиваясь от «Святого», отирающегося рядом в надежде услышать – и, может, наконец-то запомнить – еще какие-нибудь красивые слова. Вот только слова, которые потом говорил Джоджо, на красивые уже не тянули. «Знаешь, никто ведь в этом гребаном шоу-бизнесе меня не ждет. Да и песни мои кроме тебя, «Святой», и за песни-то никто не считает. Если тебе итак хорошо, не стоит это ломать. Потому что из похеренного «хорошо» редко выходит пиздатое «лучше». Так-то, «Святой». А мне и неплохо живется, чувак. И тебе тут тоже неплохо, согласен? В какой-нибудь дурке было бы хуже, уж ты мне поверь. И раз нам тут хорошо, сидим и не рыпаемся. Как тебе такой расклад? Вот и я говорю: от добра добра не ищут, бро».
Такой «расклад» не нравился «Святому», потому что инстинктивно он понимал, что и Джоджо он не устраивает тоже. Не по словам понимал (с понимаем слов у него тогда было туго), а по бросаемым на него из-под козырька бейсболки горько-безвыходным взглядам да по дрожащему в руке косячку. Но вот сейчас, в эту самую минуту «Святой» готов согласиться с Джоджо. От добра добра не ищут.
Он не хочет другую стаю. Его более чем устраивает эта. Ему в ней хорошо. Он не хочет менять ее на какую-то непонятную («стремную», как Дэйв говорит) «личную». Старая стая тянет из него боль, помогая тем самым справиться с нею. А в «личной» – боль придется тянуть ему. Он эту фишку уже просек, он не такой дурак! И такой «расклад» ему не нравится, нетушки.
– Не тормози здесь, поехали дальше. – «Святой» не просит, он требует. Машина «шерифа» как раз останавливается перед каким-то домом, поменьше, чем бывший дом стаи, но явно побольше, чем «конспиративная» квартира. Дом как дом. И «Святой» не видит никаких причин, чтобы здесь тормозить. – Я видел мотель на въезде в город.
– Малыш, – с грустью тянет Джейк. – Ты пойми…
– Не хочу понимать. И сюда не хочу. И другую стаю тоже не хочу. – В голосе «Святого» появляются опасные истерические нотки. У Дэйва такие проскальзывают, когда Летти или Брэд меняют пароль для входа на его любимый сайт. – Мне нравится та, что у меня есть. Зачем ты пытаешься подсунуть мне другую стаю? А дальше что? Попытаешься подсунуть мне нового волка?
На последних словах волк «Святого» срывается в вой. Отчаянный и злой. Но «Святому» животинку совсем не жаль, он сам в отчаянии. И пытается спрятать отчаяние за злостью.
– Малыш… Я… Черт, не умею я объяснять по-толковому… Брэда бы сюда…
– Вот-вот, поехали к Брэду. Поехали к стае. К нашей. К общей. Не хочу я «личную» стаю…
И, видя, что Джейк всё равно начинает парковаться возле чертова дурацкого дома, в безрассудном порыве пытается выхватить у него руль.
– Сэм! – зло рявкает альфа.
Это уже альфа, точно он, не зря у волка «Святого» от страха вмиг прижимаются уши. Какое там вцепиться в холку – заползти бы в нору поглубже и переждать вспышку недовольства вожака, и никаких других вариантов!
«Святой» испуганно пытается сползти под сиденье и забиться хоть куда-нибудь.
– Черт! Малыш, прости. Я не хотел… Я… Да блин! – Джейк со злостью – такой же отчаянной, как и страх «Святого» – лупит обеими ладонями по рулю. Цепляется в «баранку» так, что белеют пальцы и громко пыхтит через нос, пытаясь взять себя в руки. – Слушай, Сэ… Стайлз, извини. Я просто устал. Знаю, ты тоже устал. Поэтому сейчас мы выйдем из машины и зайдем в этот дом. Выпьем чаю или что там шериф нам предложит. А потом пойдем спать. Просто пойдем спать. И, поверь, завтра на свежую голову всё будет выглядеть совсем по-другому. Завтра мы со всем разберемся. Вместе.
– Потому что мы стая? Общая?
– Да, малыш, – голос альфы звучит как размеренные капли утреннего дождя, когда не хочется просыпаться, когда сама природа не хочет, чтоб ты просыпался – спокойно и размеренно. Этот голос убаюкивает тревогу «Святого», усыпляет на время. – Просто пошли в дом. Тебе надо выспаться. И мне тоже. А еще мне, пожалуй, стоит выпить.
Джейк выбирается из машины первым. «Святой» не очень-то спешит следом, но альфа ободряюще-подстегивающе рыкает, совсем тихонько, чтоб не услышали «чужие», – и «Святого» буквально сдергивает с места.
«Шериф» ждет на крыльце. Возле уже открытых дверей. Он даже свет успел включить. И теперь нервно перекатывается с пятки на носок, вжимая руки в бока. Наверно, так он пытается удержать их при себе – вот только ни черта у него не выходит: стоит «Святому» подняться на крыльцо порог, как «шериф» рывком притягивает его к себе и буквально впечатывает в себя.
«Святого» снова окатывает болью. Чужой застарелой болью. Болью немытой кожи и похудевших выпирающих ключиц. Болью мелких порезов от дрожащей по утрам руки и седины, которая клочками плохо вымытых волос лезет в глаза. Болью перехватившего дыхания. Болью отчаяния, обвившего его сейчас руками и ни за что не желающего отпускать.
И если «Святого» эта боль парализует, то его волка – приводит в ярость. Волку вообще не нравится, когда его трогают. Особенно, когда его трогают «чужие». Он не любит все эти «обнимашки» и «телячьи нежности» (он же волк, а не какая-то «телка», он даже у «своих» «телкой» не был!). Волк даже прикосновения альфы скорее терпит. И то лишь потому, что человек волка нуждается в присутствии альфы. Поэтому волк терпит прикосновения вожака – лишь бы человек не изводил его этими своими метаниями и дурацкими «эмоциями». Тем более что прикосновения альфы – они правильные. Он так его метит. После этих прикосновений волк пахнет вожаком. Пахнет силой и стаей. Это правильные запахи.
После «чужака» волк пахнет болью. И предательством. Чужие запахи – это как маленькое предательство стаи.
– Эээ, шериф… Знаете, мы очень устали. Последний раз мы спали в нормальной койке еще в начале месяца… – Джейк настороженно замолкает, опасаясь, что сболтнул лишнего: вряд ли счастливый папаша будет также сиять от радости, если узнает, что вновь обретенный сын привык спать в койке не один. Не, у них с малышом, конечно, всё невинно. Он бы даже сказал – благопристойно, во. Вот только ни один нормальный родитель не будет искать в ситуации какую-то там благопристойность, если уже нашел седого мужика в кровати несовершеннолетнего сына… Черт, он же еще даже несовершеннолетний! Господи, как же ты вляпался, Джейк! И, по ходу, вляпаешься еще сильнее, если срочно не возьмешь себя в руки. А ситуацию – под контроль. А то волчонок уже порыкивать начинает. – Мистер Стилински, – Джейк немного бесцеремонно, зато весьма продуктивно вклинился между своим малышом – его зовут Стайлз, блин, Стайлз! Вот имечком же наградили, о чем только думали? – и шерифом. – Простите, но вы его счаз задушите. Ему нужно немного пространства. И время. Эээ, надеюсь, тоже немного…
Шериф неловко трет переносицу, пару раз прикусывает губы и явно из последних сил сдерживает слезы.
– Знаете, пожалуй, нам стоит выпить.
– Какая чудная идея, шериф!
– Я заварю чаю…
– Ээээ…
– Просто знаете, мистер Холланд, Стайлз не любит, когда я выпиваю. Не то чтобы я много пил… Ты не волнуйся, сынок, я тут держал себя в руках. Можешь у Мелиссы спросить. Ее ты тоже не помнишь, да? Ничего, зато уверен, что Скотта вспомнишь сразу. Вы ж с ним такие друзья! Эти… как их там… братаны! Так, кажется? Ладно, увидишь и вспомнишь. А пока… Чаю, да… – Шериф почти бросается в дом, на ходу пытаясь незаметно вытереть глаза манжетой рубашки. – Вы проходите! Давайте! Осмотритесь. Может, что вспомнишь… И на кухню – я как раз всё приготовлю…
Шериф торопливо скрывается где-то в доме. Видимо, кухню гостям придется искать самостоятельно. Ну, или «Стайлзу» придется-таки вспомнить где эта чертова комната тут находится.
«Святой» громко вздыхает и решительно перешагивает порог. Ладно, он справится с этим. Раз уж его альфе так надо. Раз…
В доме «чужой».
«Святой» замирает на полушаге, а затем медленно, осторожненько, чтоб не дай бог ничего не рыпнуло случаем под подошвой, опускает ногу на пол. Чуть-чуть сгибает колени, готовясь к прыжку, и обводит комнату внимательным взглядом уже волчьих глаз. Ноздри трепещут, пытаясь побольше вынюхать о «чужаке».
Сильный. Волк именно силу и почувствовал первой. Особая мощь. Как у альфы. Как у чужого альфы.
«Личный». По крайней мере, его запах слишком уж въедливо переплелся с устоявшимися запахами дома. Чтоб такое произошло, он просто обязан быть частью той, «личной», стаи.
Близко. Слишком близко. А как же волк не любит тех, кто подбирается слишком близко! Прочь с моей территории!
– Малыш! – на этот раз окрик дополняется крепким захватом рук. Правильных рук, своих (и даже без всяких кавычек).
«Святой» рычит вместе со своим волком.
– Черт, тише! Не хватает только, чтоб шериф ворвался сюда с пистолетом наголо и пристрелил тебя, перепутав со взбесившемся псом! Тише же, ну!
Джейк торопливо тянет его на улицу и за угол, подальше от уличных фонарей. Вот только чужаком тут пахнет еще сильнее. Пахнут примятые впопыхах стебли травы, добавляя в запах свою, горькую нотку. Пахнет перекладина стены, почти незаметно подъеденная короедом, будто чужак, на секунду обессилев, оперся на нее рукою. А сильней всего пропах чужаком подоконник второго этажа, так издевательски распахнутый сейчас. Будто дверца чертовой мышеловки. Что, тоже любишь входить в дома через окно? Косишь под хорошего, да?
– Возьми себя в руки, – Джейк грубо встряхивает «Святого», по-прежнему крепко держа поперек груди. Так встряхивают, перехватывая поудобней, пакет с покупками. – Ну пожалуйста… – И вдруг совсем другим тоном: – Малыш.
«Святой» замирает. Этот тон. Джейк никогда не говорил с ним так. Никто никогда не говорил с ним так. Но он откуда-то знает, что это за тон.
Нежность.
И прикосновения альфы тоже становятся другими. Впрочем, «тон» прикосновений «Святому» как раз худо-бедно знаком.
Ласка.
– Но… там…
Снова это гадство, когда не можешь, не получается вспомнить нужных слов. Очень нужных сейчас. Ведь ему надо… что-то надо… предупредить…
– Там…
– Я знаю.
– Чужой.
– Знаю. Но территория – тоже чужая. Сейчас чужаки здесь мы, малыш.
– Тот…
– Постой здесь. А я пойду поговорю с ним.
– Нет! – «Святой» резко выкручивается, оказываясь с альфой лицом к лицу, глаза в глаза, и испуганно цепляется в Джейка. Там опасно. Этот «свой чужой» опасен. Он не пустит альфу туда одного. А еще лучше – он не пустит туда их обоих. Им и здесь хорошо. Безопасно. Спокойно. Нежно и ласково.
– Нам с ним нужно поговорить. – Джейк секунду колеблется, но всё же добавляет: – Ничего он мне не сделает.
Но «Святой» успел заметить заминку. И поэтому не верит.
– Нет, – качает он головой, не разрывая взгляда. В глазах Джейка сейчас что-то… что-то от диска Луны, от которой так томительно волку… и в то же время что-то от непроглядности леса, куда лапы несут зверя сами… что-то от альфы… и маленький кусочек – от человека… тот самый кусочек, в котором нежность и ласка…
«Святой» только сейчас, вот в это самое мгновение, вдруг понимает, как же ему всё это время, всю его «новую» жизнь не хватало простой обыденной ласки. Для кого-то обыденной, не для него. Как же ему нужно-то это было. Какой он дурак, что не разрешал альфе раньше… тот ведь пытался иногда… мимоходом, будто случайно… Как же «Святой» изголодался по ласке. Больше чем его желудок страдал без еды. Больше чем…
– Малыш, – Джейк предостерегающе качает головой и пытается отступить.
– Нет, – упрямо повторяет «Святой», не замечая, не желая замечать как хрипло звучит его голос. Какое ему дело до голоса? До «шерифа» с его «помнящим» чаем? До «чужого» в окне? Сейчас важен лишь этот взгляд. Эти руки. Эти нежность и ласка. И та… волна… или скорей что-то похожее на одеяло, которым веет от альфы, укутывает с головой, пронизывает каждую пору, кипятит каждую каплю крови и буквально прошибает всего.
Это желание, понимает «Святой». Что-то на уровне жажды. И именно этим несет сейчас от альфы, пробирая «Святого» и его волка до самых костей.
Он не знает, чего хочет альфа. И хочет ли того же Джейк. Хочет ли того же он сам. Потому что он сам никогда не хотел ничего подобного раньше.
Но он рывком придвигается ближе…
…вжимаясь сильнее…
…как вжимался «шериф» на крыльце – но без боли, без отчаянной боли…
…а лишь с отчаянным желанием…
понять.
Руки живут своей собственной жизнью. Нос пытается втянуть побольше запахов альфы. Губы впиваются в кожу под подбородком…
– Нет.
На этот раз альфа просит. Действительно просит.
– Прости, но ты не понимаешь… Вот сейчас ты точно не понимаешь… Мне нужно… Надо вернуться в дом.
Джейк почти бегом бросается к крыльцу. «Святой» медленно плетется следом на ватных ногах. Ему даже в голову не приходит поднять взгляд на дурацкое окно, через которое пробрался в дом дурацкий «свой чужой».
И через которое он, видимо, его и покинул.
Потому что к тому времени, как «Святой» следом за Джейком подымается на второй этаж, игнорируя попытки «шерифа» всучить ему кружку с чаем – «чужого» в доме уже больше нет.