...надо делать революцию. Революция всё спишет (Ауренга)
Название: Я вспомню. Или нет…
Автор: lisunya
Бета: я за нее!
Пейринг: Джейк/«Святой», Дерек/Стайлз
Рейтинг: NC-17
Жанр: ангст, hurt/comfort
Размер: макси
Статус: в процессе
Предупреждения: возможен вынужденный ООС героев (по медицинским показаниям), упоминаются действия сексуального характера, совершенные против воли одной из сторон
Саммари: теперь с проблемой Стайлза разбираются уже две стаи. Но толку-то?
читать дальшеБольше всего в своей жизни – именно в своей, потому что она его, а не какого-то неизвестного чувака или дурацкой «личной» стаи – больше всего в этой жизни «Святой» боялся быть дураком. Не выглядеть, не казаться таковым, а именно быть.
Причем ему даже хватало ума понять, что тут уж от него ни фига не зависит. Мозг – это вам не пресс, который можно натренировать отжиманиями и качанием на тренажерах. Мозг – не мышца. И все рекламы про витамины для улучшения памяти и обучение скорочтению или там всякая нейробика – это всё… ну, просто реклама. А мозг… ну что ты поделаешь, раз уж он такой, какой есть. Кто-то щелкает математические задачки, как семечки и проектирует космические корабли, а кто-то всю жизнь плавает на дне «офисным планктоном» или мечтает о должности менеджера как высшей ступени своей карьеры. Кто-то сочиняет многомиллионные аферы за полчаса, а кто-то каждый раз путается, когда нужно заправить нитку в швейную машинку или переустановить систему на компе.
Просто мозг – такой, какой есть. Справедливо это или нет… ну, эти критерии тут не канают. И если ты не в состоянии этого принять, тогда ты самый большой дурак, которым только можешь быть. Именно ты можешь быть. Потому что степень дурости – она для каждого тоже разная.
И ехать сейчас в незнакомый штат к подозрительной шаманке (или кто она там) – это еще не самая большая степень дурости для него, «Святого». Даже если его стая – любая из них – посчитала бы иначе. Но «Святой» никогда не боялся выглядеть дураком. Он боялся только быть им.
И ему надоело бояться.
Надоело бояться быть кем-то, кем он не является.
Поэтому сейчас он стоит возле кассы ближайшего аэропорта и, не боясь выглядеть дураком, но всё же немного нервно – это всё с непривычки – дотошно расспрашивает девчонку с приторной улыбкой, замершую за стойкой, как купить билет, как пройти регистрацию, как вести себя в самолете, а можно ли выйти оттуда во время полета…
У него в карманах вся наличка, которую он только смог выгрести из курток Джейка, Брэда и «отца», оставленных ими в прихожей. Дальше прихожей он сунуться не рискнул. Он не смог бы… просто не сумел… вот кто-то не умеет кататься на велике… или проектировать космические корабли… а он просто не сумел бы объяснить стае, почему бросает их. Сам бросает их. После всех его просьб не бросать его самого. А теперь он сам… И слова «я вернусь, как только – так сразу» здесь не помогут. Это просто слова.
А на деле – он стоит сейчас возле кассы ближайшего аэропорта.
И кроме денег в его кармане – только выключенный телефон. Потому что он не знает, что сказать своей стае.
Потому что больше всего на свете он хочет, чтобы это была его стая. Ему просто необходимо разобраться наконец со всей этой фигней – чтобы иметь полное, уже никем не оспариваемое право называть эту стаю своей. И не просто называть – но и чувствовать. Быть.
Потому что больше всего в своей жизни он боится быть тем, кем не является. Потому что тогда выходит, что его просто нет.
Новый Орлеан встречает его душной темнотой и такой концентрированной мешаниной запахов, что в первую минуту носу даже больно. «Святой» невольно отступает назад, в здание аэропорта, где кондиционеры худо-бедно, но всё же делают свое дело. Через пару минут он решает, что без толку оттягивать неизбежное, и всё-таки выходит из здания. Правда, сделав всё же глубокий вдох перед этим.
Вдоха хватает лишь метров на десять. Но к этому времени нюх успевает немного пообвыкнуться, и запах уже не кажется таким убийственным. Специфичным, но в чем-то даже… о, «Святой» нашел применение слову «пикантный»!
Чужой город не только пахнет на грани возможностей, он переливается всеми цветами, а особенно полуцветами и оттенками, гомонит, шепчет за твоею спиною и орет торговцами прямо в ухо. Подхватывает тебя с первого шага и несет куда-то с прыжками, подскоками и поворотами в ритме квикстепа, не забираясь, впрочем, за границы «танцевальной площадки».
И «Святой» не удивляется больше, откуда у мамаши Меркло такой разливной голос, отчего она вся такая раскатистая, наполненная всем и сразу, сверхъестественно бурлящая в берегах своего человеческого тела. Просто она как этот город. Или это город как она. Просто они похожи. Подходят друг другу. В них полно всего и сразу. И хорошего, и, наверняка, плохого. Но этого плохого «Святой» не боится. И даже не потому, что он устал бояться – просто есть плохое, которого не стоит бояться. Потому что оно неизбежное. Или привычное. Или просто обыденное. Как москиты, так и норовящие присосаться к шее. Которые так противно зудят и от которых так чешется кожа. Но стоит ли их бояться?
«Святой» не боится мамаши Меркло. Он сейчас ничего не боится. Даже чужих прикосновений. Его лапают все, кому не лень. Хватают за руки, за одежду, тянут куда-то. «Святой» и не пытается вырваться. Просто вытаскивает из кармана телефон, включает его наконец и протягивает окружившим его людям, открыв смс-ку с присланным адресом.
И толпа отступает с легким вдохом, вмиг замолчав и прибрав свои руки.
Откуда-то из темного угла выступает худой и темный, как сломанный фонарный столб, чужак, похожий на «своих» и одновременно на мамашу. С седой куцей бородкой и глазами, еще более черными, чем его кожа.
– Так это тебя ждет Меркло? – То ли насмешливо, то ли презрительно выпячивает нижнюю губу и тут же кивает, как бы самому себе: – Я тебя отвезу. Моя машина там, идем.
И «Святой» идет. А потом едет. На очередном повороте включенный телефон снова дает о себе знать.
– Стайлз? Стайлз, ты где?! Что слу…
«Святой» выкидывает металлический прямоугольник в окно, даже не успев толком определить голос, понять кто из стаи звонил и из какой стаи вообще. И при этом совсем не расстраивается из-за телефона, хотя тот действительно успел ему понравиться (всё-таки прав был «отец»). Но это ведь просто вещь. А он обещал Летти никогда не расстраиваться из-за вещей. И свои обещания он намерен держать. Потому что это его обещания. Может, жизнь не его… с воспоминаниями морока… может даже… стая… ох, блин, как же давит сердце… может даже она чужая… Но кое-что свое у него точно есть. Например, его обещания. Или его футболки.
В доме Меркло нет электричества. Но светлее, чем в доме отца «Святого» днем. Весь свет от свечей. Именно их свет бликует сейчас на белых зубах мамбо. И кажется даже на белках глаз. Довольных глаз. Да и зубы видны, потому что рот расплылся в довольной улыбке.
В доме нет электричества. Да и вообще, кроме мамаши и «Святого», больше никого нет. Но от этого «Святому» не ставится спокойней. Даже в одиночку мамаша кажется сегодня еще опасней, чем была в прошлую встречу. Чем он успел представить ее по телефону. Или навоображать по пути сюда. И пусть он зарекся бояться, но ему неспокойно сейчас. Что-то давит изнутри. Будто рвется наружу. Может, то самое старое «нутро». А, может, что попривычней. Скорей всего, это старые страхи перед болью вновь встряхиваются внутри, как тошнотворно-грязный осадок со дна старого, вдоль и поперек покрытого налетом стакана.
– Да не трясись ты так, – насмешливо взмахивает полною рукою Меркло. Будто ил от себя отгоняет. – Я тебе зла не желаю.
– А добра? – не может удержаться от вопроса «Святой».
Помимо света свечей комнату тут же наполняют еще и звуки раскатистого зычного смеха. Не то чтобы злобного – наоборот, очень даже радостного. Но с какой-то насмешкой радостного.
– Э нет, малыш. Добра для себя от меня тоже не жди. – И «Святой» слышит по стуку сердца, что мамаша сейчас абсолютно искренна с ним. – Добра у меня немного, так что, ты уж прости, всё для себя. На других, увы, ничего не остается. – Смех затихает, и дальше мамаша говорит уже без лишних улыбок, но всё с тем же довольством: – Но кто тебе сказал, что мое «зло» будет «злом» для тебя? Это как со стаей, ребенок. Тебе ведь уже говорили, что есть свои волки и чужие? Чужие волки – тоже не всегда зло. Может, мое «зло» пойдет тебе во благо? Садись, – она машет в угол, на одно из кресел, стоящих по всей комнате в совершеннейшем, с точки зрения «Святого», беспорядке. – Садись, выпей липового чаю. Я б предложила лимонаду, но мне сдается, что с темнотой за окном больше сочетается чай. Ты ведь выпьешь чаю со мною? Мы выпьем чаю и поболтаем. И, может, ты перестанешь так трястись.
Мамаша приносит из соседней комнаты поднос. Старый, железный. В первую секунду «Святому» даже кажется, что ржавый от времени. Но потом до него доходит, что это просто металл такой. Бронзовый, кажется. Металлы… Это что-то из химии, да? «Святой» невольно хмурится. В последнее время в голову всё чаще лезут какие-то левые мысли. Он бы даже сказал: лишние. Вот уж никогда не подумал бы, что мысли могут быть для такого, как он, лишними – но в последние дни всё чаще ловит себя на такой крамоле.
Свои горькие мысли он запивает горьковатым чаем Меркло. Мамаша тут же подсовывает ему широкую миску с каким-то пирогом, от которого странно пахнет… мясным, и в то же время… не речным, но чем-то таким, водяным…
– Это пирог-гамбо. Тут есть мясо, не бойся. А еще креветки. Пробовал когда-нибудь креветок, а? Классная штука, ты кусай-то смелее! Ты не был в Луизиане, если не пробовал местного гамбо! Так что давай! Этот кусочек за альфу… этот за… есть там у вас, кажись, одна волчица… Ух и вредная девка! Но ты откуси за нее тоже. А теперь прожуй и глотай. А теперь… ну, теперь, я вижу, и сам распробовал. Ешь. И чаем запевай. А потом поговорим.
«Святой» ест. «Святому» нравится. Это вправду вкусно. Он приготовит такое дома. А что? Хуже, чем у Летти, у него вряд ли выйдет. Хотя перца он, пожалуй, добавит поменьше, а лука побольше. Он любит лук. Любит, как тот сластит на языке и растирается кашицей между зубами. И это новое… эти креветки – они ему нравятся тоже.
Меркло смотрит на него с умильной улыбкой бабушки, потчующей внучка. Смотрит, улыбается и молчит.
– Вы мне правда поможете? – не выдерживает всё-таки «Святой»: вопрос вырывается раньше, чем он успевает доесть второй кусок. – А что вы за это хотите?
– Хочу? Да вот помочь тебе и хочу. Потому что это не совсем помощь тебе. Для меня это в первую очередь помощь себе, любимой. – Меркло складывает руки на своей необъятной груди и упирается ими в край стола. – Ты ведь знаешь, что такое «мамбо»? Кто это такой?
«Святой» хмурится, но соврать не решается:
– Не совсем.
– И мамбо, и друиды, к которым причисляет себя ваш мальчишка Дитон, и шаманы (вы ходили к одному такому, прежде чем приехать ко мне) – все мы люди магии. Ее проводники в этот мир. Мы в отличие от оборотней не умеем заращивать раны или отращивать суперманикюр за пару секунд. Но мы умеем проводить разные обряды. Готовить зелья. Лечить таких, как вы. Направлять их. Когда надо – манипулировать. Вот как с тобой и твоим альфой. Дитон ведь предупреждал вас на счет меня, да? – Меркло хитро щурится. И «Святому» кажется, что он видит в отражении ее глаз, как хитро щурятся ей в такт все свечи в комнате. – Он ведь говорил, что вы зря мне доверились? И, знаешь, он ведь прав, этот Дитон. Я манипулировала вами. И тобой, и твоим альфой. Я могла бы дать тебе каких-нибудь травок, чтоб ты был поспокойней в полнолуние, и посоветовать твоему альфе, как стоит учить тебя искать «якорь». Но я отправила тебя туда, где – я точно знала – ты «якорь» обрести никогда не сможешь. Отправила, чтоб ты – уж прости – намаялся там и сам, добровольно согласился мне помочь.
– В чем?
– Вернуть тебе воспоминания, конечно. Ты разве не за этим приехал?
– Но если б вы предложили сразу…
– …Джейк бы точно отказался! Потому что этот обряд… Я не буду говорить, что он будет трудным. Потому что на самом деле я понятия не имею, каким он будет. Я буду проводить его первый раз в жизни. И, насколько я знаю, он вообще будет проводиться впервые. Джейк не стал бы так рисковать, не дал бы мне делать из тебя «подопытную крыску». – И тут же злобно хлопает ладонью по столу. – А ведь сам так и поступил! Обратил полудурка без памяти! Хотя все твердили ему, что может не выгореть! Но он ведь рискнул. А мне почему нельзя? – Мамаша злобно щурит правый глаз, при этом грузно наваливаясь на стол левым боком. – Где справедливость? Я тоже хочу свой «кусок плоти». Свою попытку. – Она откидывается в кресле и снова ласковым тоном предлагает: – Возьми еще кусочек. Ты ж почти сутки в дороге, проголодался поди. До аэропорта попутками добирался? А, впрочем, чем же еще.
«Святой» с трудом сглатывает разжеванный кусок. Креветки почему-то горчат. Или это не они – может, это слова Меркло горчат? И собственная дурость, что сунулся к ней в лапы.
– Ну не обижайся на меня, «Святой», – мамаша с театральным отчаяньем сначала взмахивает, а потом хлопает руками. – Я, правда, не со зла. К тому же я хорошая мамбо. Всё еще может выйти даже лучше, чем мы с тобой сейчас планируем. А, кроме того, не стоит бояться неизбежного зла.
– Оно не было бы «неизбежным», если б вы не отправили меня в Бикон Хиллс.
– Но тогда другое зло стало бы «неизбежным», малыш. Если б твой отец не узнал, что ты выжил – ты, правда, думаешь, что его бы хватило надолго? Да максимум еще на пару месяцев! А потом он бы напился и пустил себе, наконец, пулю в голову.
– Повесился бы, – хмуро поправляет «Святой», вспоминая их с отцом разговор в его первую ночь дома. И слово «отец» вдруг теряет кавычки.
– Да хоть под поезд бросился, как одна русская дура. Он долго бы не протянул. И тот местный альфа. Как его?
– Дерек.
– Вот-вот. Он бы тоже не сегодня, так через год слетел бы с «катушек». И никакая стая бы его не удержала, плевать, инициированная вы там пара или нет. Так что меня вини, но в меру. Как говорит любимый киногерой моей старшей внучки: «Нужды большинства перевешивают нужды одного».
– Не смотрел этот фильм.
– Ну, глянешь еще. Или ты всерьез тут у меня помирать сегодня собрался? Так я ж говорю, для траура рановато еще. Я тебя препарировать не собираюсь, только провести над тобой один ритуал. И я вправду думаю, что выгорит. Если б не думала – и рисковать бы не стала: мне не нужны неприятности сразу с двумя такими злобными стаями, как твои.
«Святой» в один присест допивает чай из кружки и всё-таки задает вопрос, который скребет его изнутри, больше всего не давая покоя:
– Почему вы так хотите его провести? Свой ритуал.
– Я же говорила тебя уже: такие, как я – мы люди магии. Но люди. В самих нас магии нет. Есть только знание о ней. И именно это знание и отличает нас от людей. Простых слабых человечков. И чем больше знаний мы имеем – тем мы сильнее. И чем уникальнее это знание – от этого тоже зависит сила колдуна, который им обладает. А жажда знаний, малыш… О, это сильнее любого наркотика! Слаще власти. Потому что это особый вид власти. Не делать что-то, а только лишь знать, что ты это сделать способен. Но уже только от этого сердце готово выпрыгнуть из груди. Подрагивают пальцы. И сохнут губы, а рот, наоборот, наполняется слюною. И всё остальное уже неважно. Не важно сколько налогов ты платишь. Или что какая-то туристическая белая мразь нахамила тебе в магазине. Даже смерть любимого ребенка уже не так важна, когда внутри тебя есть знание, что ты можешь… Сжечь весь мир. Или заставить любого человечешку вырвать и съесть собственное сердце. Поднять из могилы. – Мамаша тяжело переводит дух. Пару минут слышно лишь ее хриплое дыхание. А потом уже спокойней продолжает: – И пусть ты этого не делаешь. Потому что ну не сумасшедшие же мы? Такие как я. И вообще… Ты уже как-то слишком привык к креслу-качалке и виду со своей веранды. Привык заедать все обиды фруктовыми кексами. И утешаться внуками. Поэтому ты ничего из этого не делаешь. Но ты это можешь! И от этого становится легче. – Мамаша вновь упирается в стол. – Этот ритуал, что мы с тобой проведем – это тоже новое знание. Уникальное знание, а потому очень сильное, мощное. И следующему, кто придет ко мне за ним, оно будет дорого стоит. Не обязательно денег. Нет, скорее услуги. А услуги от сильных мира сего стоят дороже денег. Подчас также дорого, как знания. Что так недоверчиво щуришься, а, мальчик? Думаешь, сильные никогда не просят об услугах? Мол, на то они и сильные, чтоб решать свои проблемы самим? Ну, это ты зря так считаешь. Неправда, что сильные личности никогда ни о чем не просят. Сильные-то как раз и не боятся просить. Потому что – выражаясь банковской терминологией – не сомневаются в своей «платежеспособности». Проще говоря, они не боятся просить, потому что точно знают, у них хватит сил отдать долг. Оказать аналогичную услугу взамен. И пока слабые копят силу «по копейке»… годами… десятилетиями… жизнями целыми… Сильные не боятся взять всё и сразу. Пусть даже в долг. Под будущие свои достижения.
Мамаша расплетает руки и упирается подбородком в правый кулак, уткнув локоть в стол. И «Святого» так и тянет скопировать ее позу. Собезьянничать. Хоть он и волк.
Но что-то в блеске глаз Меркло завораживает его, притягивает поближе. Хочется в них рассмотреть… что-то. Может быть, свечи? Почему их огоньки вдруг замерли? Разве они не должны трепыхаться и извиваться, оплавляя воск?
А мамаша тем временем наклоняется ближе:
– Как думаешь, малыш, мы уже достаточно наговорились с тобою, а?
Наверно, «Святому» стоит кивнуть. Или, наоборот, замотать головою. Но он только шире раскрывает глаза. И послушно делает вдох, когда с раскрытой ладони Меркло ему в лицо летит белая пыль.
У петуха красивые перья. В их черноте столько цветов и переливов. Их красота манит сильней, чем та чернота, что внутри головы. Вытягивает «Святого» за собою, к новому виду мрака. И он идет на зов. Плывет на зов. Ползет к нему не дыша. Потому что у петуха красивые перья. У этой птички шикарный хвост.
А головы-то нету.
Кровь петуха не красива. Уродливая. И мерзкая. Совсем не похожа на перья. И жутко воняет. От нее ужасно несет грязью. Убийство – грязное дело, вы разве не знали? И если кровь человека пахнет железом, пахнет металлом и побежденной силой, то петушиная кровь смердит грязной горячей землей. Землей, в которой копошатся жирные черви, разъевшиеся на твоем уже разлагающемся трупе.
От этого запаха не столько противно, сколько страшно. Страх смерти самый въедливый страх. Самый глубокий и сильный. Основа основ. И именно страх – самый сильный из всех его страхов – заставляет «Святого» найти, наскрести-таки в себе силы – отшатнуться. Хотя бы попытаться увернуться от пальцев в петушиной крови. Черно-бурых пальцев…
…мамаши Меркло.
Вспомненное имя будто что-то переключает в голове, деловито и резко. Словно электрорубильник в подвале. И дальше воспоминания, они не просто как бы приобретают очертания и проявляются из темноты, выхватываемые лучом фонарика – а просто появляются враз, вмиг залитые светом, высвеченные до последней царапинки.
Сладковатый гамбо и горьковатый чай… Самолет… Куртки, пахнущие стаей… Дерек, не пахнущий стаей… Джейк, который и есть стая… Чужаки на складе… Кубики на полу… Душ… Больница… Угол… Собаки и «свои»… Темнота… Страх и боль…
Стена.
Дальше просто стена. Тупик. Ты уперься в тупик, малыш. Остановись и подумай. Пока еще есть время. Подумай надо ли тебе за эту стену? Может, за ней пропасть. Может, за ней пустота. Может, там будет хуже, чем здесь. От добра добра не ищут, «Святой». Может, хватит уже?
– Может, хватит уже? – недовольно кривится Меркло. – Постой хотя б пару секунд-то спокойно. У меня ж так рисунок кривым получится, дурачок! И не выгорит у нас с тобой ни фига. Да постой ты! – Второй рукой она цепко хватает его за подбородок, впивается до скулежа и, наконец, заканчивает свое кровавое дело, пока «Святой» продолжает дергаться, связанный по рукам и ногам, подвешенный на крюк в низеньком потолке так, что ноги едва касаются пола. – Ну вот. Так, пожалуй, сойдет. Не кривись так. Красный – это «власть» и «сила». Этим цветом я дам тебе силу обрести власть над теми воспоминаниями, что верну тебе сегодня.
Мамаша окидывает его напоследок долгим придирчивым взглядом и, видимо удовлетворенная результатом, отходит вглубь помещения. Темного, мрачного помещения.
Вот такими, кстати, «Святой» и представлял себе подвалы: нагромождения непонятных вещей, теней и страхов. И всё это ютится в огрызке «дикого», неэлектрического, света.
Вот только в его вымышленном подвале точно не было трупа. Мертвого, мертвого трупа. Ну вот совсем не живого. Не то чтобы он вонял или еще что… Но он мертвый, понимаете? А «Святой» еще никогда не видел мертвых. Не чуял их. И уж точно на нем не рисовали такие же рисунки, как на них. И вот эти рисунки, к слову, и не нравятся «Святому» больше всего. А кому бы понравилось иметь что-то общее с трупом? Ох, недаром он так уворачивался от этих жутких окровавленных пальцев. Вот чуял, чуял…
Кровь он чуял. А сейчас он чует ее еще сильнее. Когда она буквально под носом. И, кажется, въедается в кожу. «Святой» видел, как вода впитывается в почву, проходит между комочками почвы, просачивается и оседает в самую глубь. И вот так, верно, сейчас петушиная кровь пропитывает его бедную несчастную кожу. «Святой» в этом отчего-то уверен. И ему от этого жутко.
– Не трясись так, – хмыкает из своего угла Меркло, – ничего по-настоящему страшного в моем ритуале нет.
Своей широкой спиной она надежно – будто специально! – закрывает от «Святого» большую часть стола в левом углу, на котором столько всего свалено-намешено-раскидано, что мальчишка даже не пытается разобраться что там и почем, интуитивно понимая: бесполезно. Стоя спиной, мамаша что-то колдует (наверное, и в прямом смысле этого слова, понимает «Святой»), позвякивая и хрустя какой-то непонятной гадостью. Конечно, гадостью! Ничего хорошего в этом подвале и быть не может. Если бы было, волк бы уже…
Волк.
– Мой волк!
– Да не ори ты так! Ничего с твоим волком не случилось. Спит он. Пришлось немножко убаюкать животинку, чтоб под ногами не мешался. Вот закончим обряд – и разбудим.
Вот тут-то «Святого» и начинает по-настоящему трясти от страха. Ведь у него сейчас даже не получается расслышать врет ли мамаша или шанс для волка еще всё-таки есть. У него сейчас ничего не получается по-настоящему, понимает вдруг он. Все его чувства, все его ощущения… они уже не его. Потому что он – это и волк тоже. А волка-то он больше и не чувствует. И всё вокруг… Он уже привык видеть иначе. Слышать иначе. Воспринимать мир иначе. А теперь этот мир… Это хуже, чем при болезни. Тогда он, по крайней мере, не осознавал насколько он ущербный.
– Эк тебя развезло, – тянет Меркло, внезапно оказавшаяся совсем рядом. Вот только разглядеть ее не получается, потому что «Святой», оказывается, плачет. И когда только успел? – Да вернется твой волк назад. Слово даю. А слово мамбо – это серьезно. Ну хочешь, силой поклясться могу? Ну хватит тебе, горе ты мое. И как с тобой Джейк выдерживает только? Это ж никаких нервов не хватит. Ты хуже моего пятилетнего внука. Ну что мне теперь, песенку тебе спеть, чтоб ты хныкать перестал?
– Я… Мне… Мы не договаривались так!
– Да мы никак не договаривались. Я просто расставила тебе ловушку, и ты в нее попался. А теперь всё, что тебе остается, так это выбраться из нее с минимальными для себя последствиями. Только для этого ж постараться нужно. Приложить хоть чуток усилий. Успокоиться и помочь мне. Потому что это всё равно, как если б ты попал в руки к свихнувшемуся хирургу. И тот решил бы тебя вскрыть и посмотреть, как ты устроен. И ты можешь либо спокойно лежать и ждать, пока тот удовлетворит свое любопытство и профессионально заштопает тебя, как было. Либо дергаться под скальпелем и калечить сам себя. Так какой вариант тебе нравится больше?
«Святой» стискивает челюсти. Крепко жмурит глаза. И пытается вспомнить, чему его Летти учила. Что говорила, когда он закатил истерику из-за футболки. Надо вдохнуть… Задержать дыхание… И медленно выдохнуть. Вспомнить о стае – и быть сильным. Ради нее. Всё это ради нее.
Все твои шрамы. Все те «свои». Вся твоя боль и весь твой страх. Потому что это ведь было ради чего-то…
У «Святого» ничего нет, кроме его футболок и стаи. Вот только к футболкам он обещал не привязываться, а со стаей прям беда. Не получается у него толком определиться со стаей. Поэтому он здесь. Поэтому он вдохнет. Выдохнет. И перестанет «трепыхаться под скальпелем».
– Что ты собираешься делать?
Ну вот, уже лучше. Голос совсем не дрожит. Сиплый немного, но и такой сойдет. А в целом всё очень даже неплохо.
Меркло одобрительно хмыкает и, видимо, решает поощрить его усердие.
– Тебе ж, наверно, уже поясняли, рассказывал кто-нибудь, что самому вспомнить тебе не удастся.
– Доктор. Какой-то друг Джейка. И Дитон.
– Ну как же! Куда ж мы без Дитона? Ну так они правы, малыш. Чудная регенерация, которой так любят хвастаться оборотни между своими, с тобой сыграла дурную шутку. Это как с отрезанным пальцем, – мамашу сегодня явно тянет на членовредительские шуточки, и «Святой» никак не может решить для себя, стоит ли ему видеть в этом дурное предзнаменование. – Если человек вовремя обратится в больницу, то ему еще успеют пришить его собственный палец. Но у оборотня просто отрастет новый. И старый останется не у дел. Так вышло и с твоим мозгом: у него отрасли новые клетки, а старые, с воспоминаниями ихнего Стайлза, атрофировались и забились в самую глубь, как школьный отщепенец, которого задирают более сильные сверстники. И всё, что ты слышишь – это даже не отголоски старых воспоминаний, это просто скулеж и вой искалеченных клеток. Безнадежно искалеченных клеток.
– Вы сможете их вылечить?
– И пытаться не буду! Даже Дитон за такое не взялся, а уж он-то в вашей волчьей братии разбирается поболее моего. Друиды вообще оборотням ближе. Но он не взялся – и я не буду.
– Тогда… как?
– Я не буду возрождать старые клетки. Я просто «скопирую» воспоминания в новые.
В первую минуту «Святому» кажется, что в его голове и вправду компьютер, старенький ноут Дэйва – и сейчас он подвис. Он ведет головой, словно спросонья. Когда будят среди ночи, а тебе жутко хочется спать. «Святому» хочется проснуться. И он ведет головой. Словно пытается разогнать из головы ленивых мух. Трупных мух. Над трупами ведь летают мухи? У них тут как раз есть один труп, лежит себе неподалеку. И все мухи, которые должны были бы на него слететься – залетели к «Святому» в голову. А мамаша сделает так, чтоб туда залетели и воспоминания Стайлза. Как она это сделает? А это неважно. «Святому» гораздо интересней:
– А где вы их возьмете?
Меркло хитро усмехается и почему-то шепотом, словно их может тут кто-то услышать (впрочем, такие тайны и следует рассказывать исключительно шепотом) делится секретом:
– У тех, кто знал тебя раньше. Я возьму их воспоминания о тебе… верней, ту часть их души, которая помнит тебя прежнего… и вложу это в тебя. А дальше ты уж сам ассоциативной памятью… по привычке, проще говоря, достроишь все логические цепочки и связи. Твои привычки, они ведь остались прежними, да? Что-то из того, что ты, как выяснилось, любил раньше? Ты любишь это по-прежнему?
– Да, – с трудом, но всё же кивает «Святой». – Чай.
– Ну вот видишь. Пусть в сосуд и налили новую жидкость, но сам-то он остался таким, каким был. Так что, имея одни со Стайлзом исходные данные, ты придешь к тем же выводам, к каким в свое время приходил и он.
– И я стану таким же, как раньше?
– Нет. С каждым прожитым днем мы становимся немного другими. Никто из нас никогда не бывает «как раньше». Всё идет по спирали. Сворачивается удавом по телу нашей жизни. – На этот раз, когда Меркло заглядывает ему в глаза, а через них будто в самую душу, «Святой» больше не чувствует страха. – Ты не будешь «как раньше». Ты будешь новым «витком спирали». А теперь хватит меня отвлекать, мне нужно закончить.
Она снова возвращается к столу, снова чем-то звенит и хрустит. И что-то поджигает, «Святой» слышит противную гарь даже своим безволчьим носом.
А потом труп дергается. Раз. Второй. И неуклюже заваливается на пол со своего лежака.
– Ну вот, совсем как ты, – ехидно скалится Меркло, но помогает телу подняться и почти за шкирку тащит к «Святому». – Не боись. Этот дух, что сейчас в этом «сосуде» – его тебе бояться не стоит. Следующие, вот они будут похуже. Злобнее. Но ничего, ты с ними справишься. Ты ж и сам изначально шаман. Сила справляться с духами была в тебе даже раньше, чем там появился твой волк. Доверься инстинктам. И просто вдохни.
– Что вдо…
Закончить у «Святого» не получается, потому что мертвец как раз наклоняется – и целует его.
И это ужасно. Потому что он действительно мертвый. Если раньше у «Святого» и были по этому поводу какие-то сомнения, то сейчас… то, что он чувствует на языке – это не может быть ничем иным, кроме трупного яда. Он, может, и не пробовал его никогда раньше, но это просто…
– Просто вдохни! Ртом вдохни! – орет на ухо Меркло.
И «Святой» вдыхает.
Весь этот ужас.
И всю эту любовь.
Мой сын… мой мальчик… твой первый толчок еще в моей утробе… твой первый шаг… и первое слово… И все твои последние слова.
– Ну вот и славненько. Ну вот и ладушки. Я для тебя призвала еще одного одноклассника и бывшую соседку. А под конец попробуем запихнуть в тебя Кали. Но это уже как пойдет…
Гадкое чувство. Не боль. Боль приходит резко – но потом отступает. Даже когда приходит наскоками – всегда есть надежда на какой-то перерыв, передышку, на освобождение.
А это даже хуже. Его тошнит. Вот только вырвать никак не получается. И от этой мути горько и склизко внутри. Противно. И кружится голова. А хуже всего, что он точно знает, что протошниться у него никогда уже не получится.
Всё это – и грустно-мертвая мамина любовь, и завистливо-презрительный вуайеризм Мэтта, и равнодушно-привычная вежливость мисс Бентер, и жадно-обреченная ненависть Кали – всё это с ним теперь навсегда. Ему не вытолкнуть их из своей сути никогда. Потому что они теперь и есть его суть.
А он теперь…
– Так как мне тебя называть, малыш, м? Как к тебе обращаться? – Мамаша снова щурит правый глаз сильнее, чем левый. И жадно дышит в ожидании ответа. – Как тебя звать, ну?
Он сглатывает вязкую слюну, надеясь хоть так притупить тошноту. И, потихоньку смиряясь с тем, что ждать облегчения бесполезно, из последних сил выдавливает из себя:
– Стайлз. Меня так зовут… Зови меня Стайлз.
Ну всё, ребята, остался только Эпилог 
Автор: lisunya
Бета: я за нее!
Пейринг: Джейк/«Святой», Дерек/Стайлз
Рейтинг: NC-17
Жанр: ангст, hurt/comfort
Размер: макси
Статус: в процессе
Предупреждения: возможен вынужденный ООС героев (по медицинским показаниям), упоминаются действия сексуального характера, совершенные против воли одной из сторон
Саммари: теперь с проблемой Стайлза разбираются уже две стаи. Но толку-то?
читать дальшеБольше всего в своей жизни – именно в своей, потому что она его, а не какого-то неизвестного чувака или дурацкой «личной» стаи – больше всего в этой жизни «Святой» боялся быть дураком. Не выглядеть, не казаться таковым, а именно быть.
Причем ему даже хватало ума понять, что тут уж от него ни фига не зависит. Мозг – это вам не пресс, который можно натренировать отжиманиями и качанием на тренажерах. Мозг – не мышца. И все рекламы про витамины для улучшения памяти и обучение скорочтению или там всякая нейробика – это всё… ну, просто реклама. А мозг… ну что ты поделаешь, раз уж он такой, какой есть. Кто-то щелкает математические задачки, как семечки и проектирует космические корабли, а кто-то всю жизнь плавает на дне «офисным планктоном» или мечтает о должности менеджера как высшей ступени своей карьеры. Кто-то сочиняет многомиллионные аферы за полчаса, а кто-то каждый раз путается, когда нужно заправить нитку в швейную машинку или переустановить систему на компе.
Просто мозг – такой, какой есть. Справедливо это или нет… ну, эти критерии тут не канают. И если ты не в состоянии этого принять, тогда ты самый большой дурак, которым только можешь быть. Именно ты можешь быть. Потому что степень дурости – она для каждого тоже разная.
И ехать сейчас в незнакомый штат к подозрительной шаманке (или кто она там) – это еще не самая большая степень дурости для него, «Святого». Даже если его стая – любая из них – посчитала бы иначе. Но «Святой» никогда не боялся выглядеть дураком. Он боялся только быть им.
И ему надоело бояться.
Надоело бояться быть кем-то, кем он не является.
Поэтому сейчас он стоит возле кассы ближайшего аэропорта и, не боясь выглядеть дураком, но всё же немного нервно – это всё с непривычки – дотошно расспрашивает девчонку с приторной улыбкой, замершую за стойкой, как купить билет, как пройти регистрацию, как вести себя в самолете, а можно ли выйти оттуда во время полета…
У него в карманах вся наличка, которую он только смог выгрести из курток Джейка, Брэда и «отца», оставленных ими в прихожей. Дальше прихожей он сунуться не рискнул. Он не смог бы… просто не сумел… вот кто-то не умеет кататься на велике… или проектировать космические корабли… а он просто не сумел бы объяснить стае, почему бросает их. Сам бросает их. После всех его просьб не бросать его самого. А теперь он сам… И слова «я вернусь, как только – так сразу» здесь не помогут. Это просто слова.
А на деле – он стоит сейчас возле кассы ближайшего аэропорта.
И кроме денег в его кармане – только выключенный телефон. Потому что он не знает, что сказать своей стае.
Потому что больше всего на свете он хочет, чтобы это была его стая. Ему просто необходимо разобраться наконец со всей этой фигней – чтобы иметь полное, уже никем не оспариваемое право называть эту стаю своей. И не просто называть – но и чувствовать. Быть.
Потому что больше всего в своей жизни он боится быть тем, кем не является. Потому что тогда выходит, что его просто нет.
Новый Орлеан встречает его душной темнотой и такой концентрированной мешаниной запахов, что в первую минуту носу даже больно. «Святой» невольно отступает назад, в здание аэропорта, где кондиционеры худо-бедно, но всё же делают свое дело. Через пару минут он решает, что без толку оттягивать неизбежное, и всё-таки выходит из здания. Правда, сделав всё же глубокий вдох перед этим.
Вдоха хватает лишь метров на десять. Но к этому времени нюх успевает немного пообвыкнуться, и запах уже не кажется таким убийственным. Специфичным, но в чем-то даже… о, «Святой» нашел применение слову «пикантный»!
Чужой город не только пахнет на грани возможностей, он переливается всеми цветами, а особенно полуцветами и оттенками, гомонит, шепчет за твоею спиною и орет торговцами прямо в ухо. Подхватывает тебя с первого шага и несет куда-то с прыжками, подскоками и поворотами в ритме квикстепа, не забираясь, впрочем, за границы «танцевальной площадки».
И «Святой» не удивляется больше, откуда у мамаши Меркло такой разливной голос, отчего она вся такая раскатистая, наполненная всем и сразу, сверхъестественно бурлящая в берегах своего человеческого тела. Просто она как этот город. Или это город как она. Просто они похожи. Подходят друг другу. В них полно всего и сразу. И хорошего, и, наверняка, плохого. Но этого плохого «Святой» не боится. И даже не потому, что он устал бояться – просто есть плохое, которого не стоит бояться. Потому что оно неизбежное. Или привычное. Или просто обыденное. Как москиты, так и норовящие присосаться к шее. Которые так противно зудят и от которых так чешется кожа. Но стоит ли их бояться?
«Святой» не боится мамаши Меркло. Он сейчас ничего не боится. Даже чужих прикосновений. Его лапают все, кому не лень. Хватают за руки, за одежду, тянут куда-то. «Святой» и не пытается вырваться. Просто вытаскивает из кармана телефон, включает его наконец и протягивает окружившим его людям, открыв смс-ку с присланным адресом.
И толпа отступает с легким вдохом, вмиг замолчав и прибрав свои руки.
Откуда-то из темного угла выступает худой и темный, как сломанный фонарный столб, чужак, похожий на «своих» и одновременно на мамашу. С седой куцей бородкой и глазами, еще более черными, чем его кожа.
– Так это тебя ждет Меркло? – То ли насмешливо, то ли презрительно выпячивает нижнюю губу и тут же кивает, как бы самому себе: – Я тебя отвезу. Моя машина там, идем.
И «Святой» идет. А потом едет. На очередном повороте включенный телефон снова дает о себе знать.
– Стайлз? Стайлз, ты где?! Что слу…
«Святой» выкидывает металлический прямоугольник в окно, даже не успев толком определить голос, понять кто из стаи звонил и из какой стаи вообще. И при этом совсем не расстраивается из-за телефона, хотя тот действительно успел ему понравиться (всё-таки прав был «отец»). Но это ведь просто вещь. А он обещал Летти никогда не расстраиваться из-за вещей. И свои обещания он намерен держать. Потому что это его обещания. Может, жизнь не его… с воспоминаниями морока… может даже… стая… ох, блин, как же давит сердце… может даже она чужая… Но кое-что свое у него точно есть. Например, его обещания. Или его футболки.
В доме Меркло нет электричества. Но светлее, чем в доме отца «Святого» днем. Весь свет от свечей. Именно их свет бликует сейчас на белых зубах мамбо. И кажется даже на белках глаз. Довольных глаз. Да и зубы видны, потому что рот расплылся в довольной улыбке.
В доме нет электричества. Да и вообще, кроме мамаши и «Святого», больше никого нет. Но от этого «Святому» не ставится спокойней. Даже в одиночку мамаша кажется сегодня еще опасней, чем была в прошлую встречу. Чем он успел представить ее по телефону. Или навоображать по пути сюда. И пусть он зарекся бояться, но ему неспокойно сейчас. Что-то давит изнутри. Будто рвется наружу. Может, то самое старое «нутро». А, может, что попривычней. Скорей всего, это старые страхи перед болью вновь встряхиваются внутри, как тошнотворно-грязный осадок со дна старого, вдоль и поперек покрытого налетом стакана.
– Да не трясись ты так, – насмешливо взмахивает полною рукою Меркло. Будто ил от себя отгоняет. – Я тебе зла не желаю.
– А добра? – не может удержаться от вопроса «Святой».
Помимо света свечей комнату тут же наполняют еще и звуки раскатистого зычного смеха. Не то чтобы злобного – наоборот, очень даже радостного. Но с какой-то насмешкой радостного.
– Э нет, малыш. Добра для себя от меня тоже не жди. – И «Святой» слышит по стуку сердца, что мамаша сейчас абсолютно искренна с ним. – Добра у меня немного, так что, ты уж прости, всё для себя. На других, увы, ничего не остается. – Смех затихает, и дальше мамаша говорит уже без лишних улыбок, но всё с тем же довольством: – Но кто тебе сказал, что мое «зло» будет «злом» для тебя? Это как со стаей, ребенок. Тебе ведь уже говорили, что есть свои волки и чужие? Чужие волки – тоже не всегда зло. Может, мое «зло» пойдет тебе во благо? Садись, – она машет в угол, на одно из кресел, стоящих по всей комнате в совершеннейшем, с точки зрения «Святого», беспорядке. – Садись, выпей липового чаю. Я б предложила лимонаду, но мне сдается, что с темнотой за окном больше сочетается чай. Ты ведь выпьешь чаю со мною? Мы выпьем чаю и поболтаем. И, может, ты перестанешь так трястись.
Мамаша приносит из соседней комнаты поднос. Старый, железный. В первую секунду «Святому» даже кажется, что ржавый от времени. Но потом до него доходит, что это просто металл такой. Бронзовый, кажется. Металлы… Это что-то из химии, да? «Святой» невольно хмурится. В последнее время в голову всё чаще лезут какие-то левые мысли. Он бы даже сказал: лишние. Вот уж никогда не подумал бы, что мысли могут быть для такого, как он, лишними – но в последние дни всё чаще ловит себя на такой крамоле.
Свои горькие мысли он запивает горьковатым чаем Меркло. Мамаша тут же подсовывает ему широкую миску с каким-то пирогом, от которого странно пахнет… мясным, и в то же время… не речным, но чем-то таким, водяным…
– Это пирог-гамбо. Тут есть мясо, не бойся. А еще креветки. Пробовал когда-нибудь креветок, а? Классная штука, ты кусай-то смелее! Ты не был в Луизиане, если не пробовал местного гамбо! Так что давай! Этот кусочек за альфу… этот за… есть там у вас, кажись, одна волчица… Ух и вредная девка! Но ты откуси за нее тоже. А теперь прожуй и глотай. А теперь… ну, теперь, я вижу, и сам распробовал. Ешь. И чаем запевай. А потом поговорим.
«Святой» ест. «Святому» нравится. Это вправду вкусно. Он приготовит такое дома. А что? Хуже, чем у Летти, у него вряд ли выйдет. Хотя перца он, пожалуй, добавит поменьше, а лука побольше. Он любит лук. Любит, как тот сластит на языке и растирается кашицей между зубами. И это новое… эти креветки – они ему нравятся тоже.
Меркло смотрит на него с умильной улыбкой бабушки, потчующей внучка. Смотрит, улыбается и молчит.
– Вы мне правда поможете? – не выдерживает всё-таки «Святой»: вопрос вырывается раньше, чем он успевает доесть второй кусок. – А что вы за это хотите?
– Хочу? Да вот помочь тебе и хочу. Потому что это не совсем помощь тебе. Для меня это в первую очередь помощь себе, любимой. – Меркло складывает руки на своей необъятной груди и упирается ими в край стола. – Ты ведь знаешь, что такое «мамбо»? Кто это такой?
«Святой» хмурится, но соврать не решается:
– Не совсем.
– И мамбо, и друиды, к которым причисляет себя ваш мальчишка Дитон, и шаманы (вы ходили к одному такому, прежде чем приехать ко мне) – все мы люди магии. Ее проводники в этот мир. Мы в отличие от оборотней не умеем заращивать раны или отращивать суперманикюр за пару секунд. Но мы умеем проводить разные обряды. Готовить зелья. Лечить таких, как вы. Направлять их. Когда надо – манипулировать. Вот как с тобой и твоим альфой. Дитон ведь предупреждал вас на счет меня, да? – Меркло хитро щурится. И «Святому» кажется, что он видит в отражении ее глаз, как хитро щурятся ей в такт все свечи в комнате. – Он ведь говорил, что вы зря мне доверились? И, знаешь, он ведь прав, этот Дитон. Я манипулировала вами. И тобой, и твоим альфой. Я могла бы дать тебе каких-нибудь травок, чтоб ты был поспокойней в полнолуние, и посоветовать твоему альфе, как стоит учить тебя искать «якорь». Но я отправила тебя туда, где – я точно знала – ты «якорь» обрести никогда не сможешь. Отправила, чтоб ты – уж прости – намаялся там и сам, добровольно согласился мне помочь.
– В чем?
– Вернуть тебе воспоминания, конечно. Ты разве не за этим приехал?
– Но если б вы предложили сразу…
– …Джейк бы точно отказался! Потому что этот обряд… Я не буду говорить, что он будет трудным. Потому что на самом деле я понятия не имею, каким он будет. Я буду проводить его первый раз в жизни. И, насколько я знаю, он вообще будет проводиться впервые. Джейк не стал бы так рисковать, не дал бы мне делать из тебя «подопытную крыску». – И тут же злобно хлопает ладонью по столу. – А ведь сам так и поступил! Обратил полудурка без памяти! Хотя все твердили ему, что может не выгореть! Но он ведь рискнул. А мне почему нельзя? – Мамаша злобно щурит правый глаз, при этом грузно наваливаясь на стол левым боком. – Где справедливость? Я тоже хочу свой «кусок плоти». Свою попытку. – Она откидывается в кресле и снова ласковым тоном предлагает: – Возьми еще кусочек. Ты ж почти сутки в дороге, проголодался поди. До аэропорта попутками добирался? А, впрочем, чем же еще.
«Святой» с трудом сглатывает разжеванный кусок. Креветки почему-то горчат. Или это не они – может, это слова Меркло горчат? И собственная дурость, что сунулся к ней в лапы.
– Ну не обижайся на меня, «Святой», – мамаша с театральным отчаяньем сначала взмахивает, а потом хлопает руками. – Я, правда, не со зла. К тому же я хорошая мамбо. Всё еще может выйти даже лучше, чем мы с тобой сейчас планируем. А, кроме того, не стоит бояться неизбежного зла.
– Оно не было бы «неизбежным», если б вы не отправили меня в Бикон Хиллс.
– Но тогда другое зло стало бы «неизбежным», малыш. Если б твой отец не узнал, что ты выжил – ты, правда, думаешь, что его бы хватило надолго? Да максимум еще на пару месяцев! А потом он бы напился и пустил себе, наконец, пулю в голову.
– Повесился бы, – хмуро поправляет «Святой», вспоминая их с отцом разговор в его первую ночь дома. И слово «отец» вдруг теряет кавычки.
– Да хоть под поезд бросился, как одна русская дура. Он долго бы не протянул. И тот местный альфа. Как его?
– Дерек.
– Вот-вот. Он бы тоже не сегодня, так через год слетел бы с «катушек». И никакая стая бы его не удержала, плевать, инициированная вы там пара или нет. Так что меня вини, но в меру. Как говорит любимый киногерой моей старшей внучки: «Нужды большинства перевешивают нужды одного».
– Не смотрел этот фильм.
– Ну, глянешь еще. Или ты всерьез тут у меня помирать сегодня собрался? Так я ж говорю, для траура рановато еще. Я тебя препарировать не собираюсь, только провести над тобой один ритуал. И я вправду думаю, что выгорит. Если б не думала – и рисковать бы не стала: мне не нужны неприятности сразу с двумя такими злобными стаями, как твои.
«Святой» в один присест допивает чай из кружки и всё-таки задает вопрос, который скребет его изнутри, больше всего не давая покоя:
– Почему вы так хотите его провести? Свой ритуал.
– Я же говорила тебя уже: такие, как я – мы люди магии. Но люди. В самих нас магии нет. Есть только знание о ней. И именно это знание и отличает нас от людей. Простых слабых человечков. И чем больше знаний мы имеем – тем мы сильнее. И чем уникальнее это знание – от этого тоже зависит сила колдуна, который им обладает. А жажда знаний, малыш… О, это сильнее любого наркотика! Слаще власти. Потому что это особый вид власти. Не делать что-то, а только лишь знать, что ты это сделать способен. Но уже только от этого сердце готово выпрыгнуть из груди. Подрагивают пальцы. И сохнут губы, а рот, наоборот, наполняется слюною. И всё остальное уже неважно. Не важно сколько налогов ты платишь. Или что какая-то туристическая белая мразь нахамила тебе в магазине. Даже смерть любимого ребенка уже не так важна, когда внутри тебя есть знание, что ты можешь… Сжечь весь мир. Или заставить любого человечешку вырвать и съесть собственное сердце. Поднять из могилы. – Мамаша тяжело переводит дух. Пару минут слышно лишь ее хриплое дыхание. А потом уже спокойней продолжает: – И пусть ты этого не делаешь. Потому что ну не сумасшедшие же мы? Такие как я. И вообще… Ты уже как-то слишком привык к креслу-качалке и виду со своей веранды. Привык заедать все обиды фруктовыми кексами. И утешаться внуками. Поэтому ты ничего из этого не делаешь. Но ты это можешь! И от этого становится легче. – Мамаша вновь упирается в стол. – Этот ритуал, что мы с тобой проведем – это тоже новое знание. Уникальное знание, а потому очень сильное, мощное. И следующему, кто придет ко мне за ним, оно будет дорого стоит. Не обязательно денег. Нет, скорее услуги. А услуги от сильных мира сего стоят дороже денег. Подчас также дорого, как знания. Что так недоверчиво щуришься, а, мальчик? Думаешь, сильные никогда не просят об услугах? Мол, на то они и сильные, чтоб решать свои проблемы самим? Ну, это ты зря так считаешь. Неправда, что сильные личности никогда ни о чем не просят. Сильные-то как раз и не боятся просить. Потому что – выражаясь банковской терминологией – не сомневаются в своей «платежеспособности». Проще говоря, они не боятся просить, потому что точно знают, у них хватит сил отдать долг. Оказать аналогичную услугу взамен. И пока слабые копят силу «по копейке»… годами… десятилетиями… жизнями целыми… Сильные не боятся взять всё и сразу. Пусть даже в долг. Под будущие свои достижения.
Мамаша расплетает руки и упирается подбородком в правый кулак, уткнув локоть в стол. И «Святого» так и тянет скопировать ее позу. Собезьянничать. Хоть он и волк.
Но что-то в блеске глаз Меркло завораживает его, притягивает поближе. Хочется в них рассмотреть… что-то. Может быть, свечи? Почему их огоньки вдруг замерли? Разве они не должны трепыхаться и извиваться, оплавляя воск?
А мамаша тем временем наклоняется ближе:
– Как думаешь, малыш, мы уже достаточно наговорились с тобою, а?
Наверно, «Святому» стоит кивнуть. Или, наоборот, замотать головою. Но он только шире раскрывает глаза. И послушно делает вдох, когда с раскрытой ладони Меркло ему в лицо летит белая пыль.
У петуха красивые перья. В их черноте столько цветов и переливов. Их красота манит сильней, чем та чернота, что внутри головы. Вытягивает «Святого» за собою, к новому виду мрака. И он идет на зов. Плывет на зов. Ползет к нему не дыша. Потому что у петуха красивые перья. У этой птички шикарный хвост.
А головы-то нету.
Кровь петуха не красива. Уродливая. И мерзкая. Совсем не похожа на перья. И жутко воняет. От нее ужасно несет грязью. Убийство – грязное дело, вы разве не знали? И если кровь человека пахнет железом, пахнет металлом и побежденной силой, то петушиная кровь смердит грязной горячей землей. Землей, в которой копошатся жирные черви, разъевшиеся на твоем уже разлагающемся трупе.
От этого запаха не столько противно, сколько страшно. Страх смерти самый въедливый страх. Самый глубокий и сильный. Основа основ. И именно страх – самый сильный из всех его страхов – заставляет «Святого» найти, наскрести-таки в себе силы – отшатнуться. Хотя бы попытаться увернуться от пальцев в петушиной крови. Черно-бурых пальцев…
…мамаши Меркло.
Вспомненное имя будто что-то переключает в голове, деловито и резко. Словно электрорубильник в подвале. И дальше воспоминания, они не просто как бы приобретают очертания и проявляются из темноты, выхватываемые лучом фонарика – а просто появляются враз, вмиг залитые светом, высвеченные до последней царапинки.
Сладковатый гамбо и горьковатый чай… Самолет… Куртки, пахнущие стаей… Дерек, не пахнущий стаей… Джейк, который и есть стая… Чужаки на складе… Кубики на полу… Душ… Больница… Угол… Собаки и «свои»… Темнота… Страх и боль…
Стена.
Дальше просто стена. Тупик. Ты уперься в тупик, малыш. Остановись и подумай. Пока еще есть время. Подумай надо ли тебе за эту стену? Может, за ней пропасть. Может, за ней пустота. Может, там будет хуже, чем здесь. От добра добра не ищут, «Святой». Может, хватит уже?
– Может, хватит уже? – недовольно кривится Меркло. – Постой хотя б пару секунд-то спокойно. У меня ж так рисунок кривым получится, дурачок! И не выгорит у нас с тобой ни фига. Да постой ты! – Второй рукой она цепко хватает его за подбородок, впивается до скулежа и, наконец, заканчивает свое кровавое дело, пока «Святой» продолжает дергаться, связанный по рукам и ногам, подвешенный на крюк в низеньком потолке так, что ноги едва касаются пола. – Ну вот. Так, пожалуй, сойдет. Не кривись так. Красный – это «власть» и «сила». Этим цветом я дам тебе силу обрести власть над теми воспоминаниями, что верну тебе сегодня.
Мамаша окидывает его напоследок долгим придирчивым взглядом и, видимо удовлетворенная результатом, отходит вглубь помещения. Темного, мрачного помещения.
Вот такими, кстати, «Святой» и представлял себе подвалы: нагромождения непонятных вещей, теней и страхов. И всё это ютится в огрызке «дикого», неэлектрического, света.
Вот только в его вымышленном подвале точно не было трупа. Мертвого, мертвого трупа. Ну вот совсем не живого. Не то чтобы он вонял или еще что… Но он мертвый, понимаете? А «Святой» еще никогда не видел мертвых. Не чуял их. И уж точно на нем не рисовали такие же рисунки, как на них. И вот эти рисунки, к слову, и не нравятся «Святому» больше всего. А кому бы понравилось иметь что-то общее с трупом? Ох, недаром он так уворачивался от этих жутких окровавленных пальцев. Вот чуял, чуял…
Кровь он чуял. А сейчас он чует ее еще сильнее. Когда она буквально под носом. И, кажется, въедается в кожу. «Святой» видел, как вода впитывается в почву, проходит между комочками почвы, просачивается и оседает в самую глубь. И вот так, верно, сейчас петушиная кровь пропитывает его бедную несчастную кожу. «Святой» в этом отчего-то уверен. И ему от этого жутко.
– Не трясись так, – хмыкает из своего угла Меркло, – ничего по-настоящему страшного в моем ритуале нет.
Своей широкой спиной она надежно – будто специально! – закрывает от «Святого» большую часть стола в левом углу, на котором столько всего свалено-намешено-раскидано, что мальчишка даже не пытается разобраться что там и почем, интуитивно понимая: бесполезно. Стоя спиной, мамаша что-то колдует (наверное, и в прямом смысле этого слова, понимает «Святой»), позвякивая и хрустя какой-то непонятной гадостью. Конечно, гадостью! Ничего хорошего в этом подвале и быть не может. Если бы было, волк бы уже…
Волк.
– Мой волк!
– Да не ори ты так! Ничего с твоим волком не случилось. Спит он. Пришлось немножко убаюкать животинку, чтоб под ногами не мешался. Вот закончим обряд – и разбудим.
Вот тут-то «Святого» и начинает по-настоящему трясти от страха. Ведь у него сейчас даже не получается расслышать врет ли мамаша или шанс для волка еще всё-таки есть. У него сейчас ничего не получается по-настоящему, понимает вдруг он. Все его чувства, все его ощущения… они уже не его. Потому что он – это и волк тоже. А волка-то он больше и не чувствует. И всё вокруг… Он уже привык видеть иначе. Слышать иначе. Воспринимать мир иначе. А теперь этот мир… Это хуже, чем при болезни. Тогда он, по крайней мере, не осознавал насколько он ущербный.
– Эк тебя развезло, – тянет Меркло, внезапно оказавшаяся совсем рядом. Вот только разглядеть ее не получается, потому что «Святой», оказывается, плачет. И когда только успел? – Да вернется твой волк назад. Слово даю. А слово мамбо – это серьезно. Ну хочешь, силой поклясться могу? Ну хватит тебе, горе ты мое. И как с тобой Джейк выдерживает только? Это ж никаких нервов не хватит. Ты хуже моего пятилетнего внука. Ну что мне теперь, песенку тебе спеть, чтоб ты хныкать перестал?
– Я… Мне… Мы не договаривались так!
– Да мы никак не договаривались. Я просто расставила тебе ловушку, и ты в нее попался. А теперь всё, что тебе остается, так это выбраться из нее с минимальными для себя последствиями. Только для этого ж постараться нужно. Приложить хоть чуток усилий. Успокоиться и помочь мне. Потому что это всё равно, как если б ты попал в руки к свихнувшемуся хирургу. И тот решил бы тебя вскрыть и посмотреть, как ты устроен. И ты можешь либо спокойно лежать и ждать, пока тот удовлетворит свое любопытство и профессионально заштопает тебя, как было. Либо дергаться под скальпелем и калечить сам себя. Так какой вариант тебе нравится больше?
«Святой» стискивает челюсти. Крепко жмурит глаза. И пытается вспомнить, чему его Летти учила. Что говорила, когда он закатил истерику из-за футболки. Надо вдохнуть… Задержать дыхание… И медленно выдохнуть. Вспомнить о стае – и быть сильным. Ради нее. Всё это ради нее.
Все твои шрамы. Все те «свои». Вся твоя боль и весь твой страх. Потому что это ведь было ради чего-то…
У «Святого» ничего нет, кроме его футболок и стаи. Вот только к футболкам он обещал не привязываться, а со стаей прям беда. Не получается у него толком определиться со стаей. Поэтому он здесь. Поэтому он вдохнет. Выдохнет. И перестанет «трепыхаться под скальпелем».
– Что ты собираешься делать?
Ну вот, уже лучше. Голос совсем не дрожит. Сиплый немного, но и такой сойдет. А в целом всё очень даже неплохо.
Меркло одобрительно хмыкает и, видимо, решает поощрить его усердие.
– Тебе ж, наверно, уже поясняли, рассказывал кто-нибудь, что самому вспомнить тебе не удастся.
– Доктор. Какой-то друг Джейка. И Дитон.
– Ну как же! Куда ж мы без Дитона? Ну так они правы, малыш. Чудная регенерация, которой так любят хвастаться оборотни между своими, с тобой сыграла дурную шутку. Это как с отрезанным пальцем, – мамашу сегодня явно тянет на членовредительские шуточки, и «Святой» никак не может решить для себя, стоит ли ему видеть в этом дурное предзнаменование. – Если человек вовремя обратится в больницу, то ему еще успеют пришить его собственный палец. Но у оборотня просто отрастет новый. И старый останется не у дел. Так вышло и с твоим мозгом: у него отрасли новые клетки, а старые, с воспоминаниями ихнего Стайлза, атрофировались и забились в самую глубь, как школьный отщепенец, которого задирают более сильные сверстники. И всё, что ты слышишь – это даже не отголоски старых воспоминаний, это просто скулеж и вой искалеченных клеток. Безнадежно искалеченных клеток.
– Вы сможете их вылечить?
– И пытаться не буду! Даже Дитон за такое не взялся, а уж он-то в вашей волчьей братии разбирается поболее моего. Друиды вообще оборотням ближе. Но он не взялся – и я не буду.
– Тогда… как?
– Я не буду возрождать старые клетки. Я просто «скопирую» воспоминания в новые.
В первую минуту «Святому» кажется, что в его голове и вправду компьютер, старенький ноут Дэйва – и сейчас он подвис. Он ведет головой, словно спросонья. Когда будят среди ночи, а тебе жутко хочется спать. «Святому» хочется проснуться. И он ведет головой. Словно пытается разогнать из головы ленивых мух. Трупных мух. Над трупами ведь летают мухи? У них тут как раз есть один труп, лежит себе неподалеку. И все мухи, которые должны были бы на него слететься – залетели к «Святому» в голову. А мамаша сделает так, чтоб туда залетели и воспоминания Стайлза. Как она это сделает? А это неважно. «Святому» гораздо интересней:
– А где вы их возьмете?
Меркло хитро усмехается и почему-то шепотом, словно их может тут кто-то услышать (впрочем, такие тайны и следует рассказывать исключительно шепотом) делится секретом:
– У тех, кто знал тебя раньше. Я возьму их воспоминания о тебе… верней, ту часть их души, которая помнит тебя прежнего… и вложу это в тебя. А дальше ты уж сам ассоциативной памятью… по привычке, проще говоря, достроишь все логические цепочки и связи. Твои привычки, они ведь остались прежними, да? Что-то из того, что ты, как выяснилось, любил раньше? Ты любишь это по-прежнему?
– Да, – с трудом, но всё же кивает «Святой». – Чай.
– Ну вот видишь. Пусть в сосуд и налили новую жидкость, но сам-то он остался таким, каким был. Так что, имея одни со Стайлзом исходные данные, ты придешь к тем же выводам, к каким в свое время приходил и он.
– И я стану таким же, как раньше?
– Нет. С каждым прожитым днем мы становимся немного другими. Никто из нас никогда не бывает «как раньше». Всё идет по спирали. Сворачивается удавом по телу нашей жизни. – На этот раз, когда Меркло заглядывает ему в глаза, а через них будто в самую душу, «Святой» больше не чувствует страха. – Ты не будешь «как раньше». Ты будешь новым «витком спирали». А теперь хватит меня отвлекать, мне нужно закончить.
Она снова возвращается к столу, снова чем-то звенит и хрустит. И что-то поджигает, «Святой» слышит противную гарь даже своим безволчьим носом.
А потом труп дергается. Раз. Второй. И неуклюже заваливается на пол со своего лежака.
– Ну вот, совсем как ты, – ехидно скалится Меркло, но помогает телу подняться и почти за шкирку тащит к «Святому». – Не боись. Этот дух, что сейчас в этом «сосуде» – его тебе бояться не стоит. Следующие, вот они будут похуже. Злобнее. Но ничего, ты с ними справишься. Ты ж и сам изначально шаман. Сила справляться с духами была в тебе даже раньше, чем там появился твой волк. Доверься инстинктам. И просто вдохни.
– Что вдо…
Закончить у «Святого» не получается, потому что мертвец как раз наклоняется – и целует его.
И это ужасно. Потому что он действительно мертвый. Если раньше у «Святого» и были по этому поводу какие-то сомнения, то сейчас… то, что он чувствует на языке – это не может быть ничем иным, кроме трупного яда. Он, может, и не пробовал его никогда раньше, но это просто…
– Просто вдохни! Ртом вдохни! – орет на ухо Меркло.
И «Святой» вдыхает.
Весь этот ужас.
И всю эту любовь.
Мой сын… мой мальчик… твой первый толчок еще в моей утробе… твой первый шаг… и первое слово… И все твои последние слова.
– Ну вот и славненько. Ну вот и ладушки. Я для тебя призвала еще одного одноклассника и бывшую соседку. А под конец попробуем запихнуть в тебя Кали. Но это уже как пойдет…
Гадкое чувство. Не боль. Боль приходит резко – но потом отступает. Даже когда приходит наскоками – всегда есть надежда на какой-то перерыв, передышку, на освобождение.
А это даже хуже. Его тошнит. Вот только вырвать никак не получается. И от этой мути горько и склизко внутри. Противно. И кружится голова. А хуже всего, что он точно знает, что протошниться у него никогда уже не получится.
Всё это – и грустно-мертвая мамина любовь, и завистливо-презрительный вуайеризм Мэтта, и равнодушно-привычная вежливость мисс Бентер, и жадно-обреченная ненависть Кали – всё это с ним теперь навсегда. Ему не вытолкнуть их из своей сути никогда. Потому что они теперь и есть его суть.
А он теперь…
– Так как мне тебя называть, малыш, м? Как к тебе обращаться? – Мамаша снова щурит правый глаз сильнее, чем левый. И жадно дышит в ожидании ответа. – Как тебя звать, ну?
Он сглатывает вязкую слюну, надеясь хоть так притупить тошноту. И, потихоньку смиряясь с тем, что ждать облегчения бесполезно, из последних сил выдавливает из себя:
– Стайлз. Меня так зовут… Зови меня Стайлз.
Ну всё, ребята, остался только Эпилог
Вопрос: Для авторского вдохновения жми в кнопку - и получишь результат
| 1. Тык | 118 | (100%) | |
| Всего: | 118 | ||
-
-
23.10.2013 в 20:22Спасибо большое!!!
Мм...
-
-
23.10.2013 в 20:40потому что потом он все вспомнит и вернется к Дерекупотому что он ведь Стайлз несмотря ни на что и должен во всем сам разобраться. И никто ему не указСпасибо большое!
-
-
23.10.2013 в 20:55Жаль, что остался только Эпилог - так бы читал и читал без конца. Ты обалденно пишешь!
-
-
23.10.2013 в 23:11-
-
24.10.2013 в 18:32rain_snow, во всех этих историях с потерей памяти всегда ждешь, когда чувак вспомнит. Именно «когда», вариант с «если» как-то даже не рассматривается. И в каой-то момент Муза мне даже шептала: «Убери из текста это избитое клише! Прояви индивидуальность!»
Спасибо вам за отзыв!
Ferntickled, ну спасибо
Спасибо за отзыв!
ZetsuYami, ой, а я боялась – трупы, кровь – не понравится никому. Вообще я больше старалась описывать ощущения героя в этот момент, чем сами действия, так что очень рада, если получилось через ощущение отразить его внутренний мир. Ну хоть чуть-чуть. Хоть немножко. Потому что внутренний мир у Стайлза очень красивый. Недаром в сериале были намеки, что он может заниматься магией (все эти замкнутые круги и спойлеры про Неметон). Ведь магия любит как раз за внутренний мир: чем он красивее – чем человек ей симпатичней
-
-
24.10.2013 в 18:45правильная позиция - респект!
а котов любить надо))) сказал Кот и пошел постить арты
-
-
24.10.2013 в 21:13Ко мне можно на ты, если вам удобно
-
-
25.10.2013 в 00:37Коробит меня такой цинично-практический подход со стороны мамаши Меркло, все-таки хочется верить в лучшее в людях... Наивно, я знаю))) Хорошо еще, что она не собиралась так уж "Святому" вредить и была заинтересована в успехе "эксперимента". А то ведь эта старая гадюка все что угодно сотворить могла) Теперь поскорее бы узнать, что там вышло в итоге. Воспоминания-то вроде вернулись, но целиком или кусками, и как они еще в голове улягутся, и неизвестно, кстати,что там за воспоминания, может, их стоило бы обратно затолкать ради стайлзова душевного здравия...
-
-
25.10.2013 в 11:35rain_snow, ох, на счет «ты» это замечательно!
Ksie-il, эт ничего, главное – что реагируете! Если на текст идет реакция, значит, его стоило-таки писать. Поэтому прежде всего спасибо вам за отзыв
-
-
25.10.2013 в 13:03-
-
25.10.2013 в 14:41-
-
26.10.2013 в 21:39Папу, несмотря на новое личное счастье, все равно жалко - "Святому" он не нужен, со всей своей отцовской любовью и болью. Он проигрывает чужому дядьке - Джейк ему и отец, и альфа, и любовь, и покой. Опять же, просто потому, что "Святой" - это не Стайлз, хотя первое время и надеешься, что он, Стайлз, пробьется вопреки всему...
Всё-таки верю, что Стайлз, вернувшись, сможет все простить, и они опять будут вместе.
Спасибо!!! С нетерпением жду эпилог)))
-
-
26.10.2013 в 23:01А ситуация Дерека и Стайлза... Ну, ее я буду в Эпилоге разруливать
Спасибо, что комментируешь всё это, это стимулирует меня еще раз пережить те или иные моменты с героями, подробней задуматься над их мотивацией, вдохновляет работать дальше
-
-
29.10.2013 в 04:42завтрасегодня на работу, но я не смогла остановится!lisunya, спасибо огромаднейшее, сейчас я в полном раздрае, позже попробую более развернуто всказаться
А сейчас спаааать!!
-
-
31.10.2013 в 00:41И спасибо, что оставили отзыв, несмотря на желание - я бы даже сказал потребность