...надо делать революцию. Революция всё спишет (Ауренга)
Название: Я вспомню. Или нет…
Автор: lisunya
Бета: по-прежнему нету
Пейринг: пока нет
Рейтинг: NC-17 (ну вот и добралась я до него)
Жанр: ангст, hurt/comfort
Размер: не знаю пока
Статус: в процессе
Предупреждения: возможен вынужденный ООС героев (по медицинским показаниям), упоминаются действия сексуального характера, совершенные против воли одной из сторон
Саммари: «Да будет вам дано помнить – откуда вы идете. Видеть – куда вы идете. И знать – когда остановиться, дабы не зайти слишком далеко» (ирландская пословица).
читать дальше– А почему он «Святой»?
Парнишка даже головы не подымает на вопрос. Всё равно спрашивают не его. Здесь его никогда не спрашивают. Ни о чем. Просто говорят что делать. Да и о чем его спрашивать-то? Он всё равно ничего не помнит. Ни-че-го. Что это? Это то, что в его голове. То, что у него внутри. То, что он есть. Одно сплошное ничего.
– Дэк у него в ксиве так написано было, прикинь. – Кажется, это Смайл. «Святой» порой путает имена. Забывает. Он часто забывает даже то, что сейчас. И никогда не помнит, что было тогда. Но это Смайл, да. Именно он. Наверное…
– Чё, прям наш личный «Святой из Бундока», гэ-гэ?
– Ну я те о чем! Фамилию водой-то размыло, хер разберешь, а вот в графе имя прям так и стояло, негром, как говорится, по белому, – «Св.» [прим. авт.: «Св.» – на английском «St.» – сокращенно от «Святой»: St. Patrick, St. Helena; в нашем случае «St.» расшифровывается несколько иначе
]. Я своими глазами видал!
– Ну и чё, отзывается?
– Дэк куда он денется-то, с подводной-то лодки? Всё равно ж не хрена не помнит! Этой, как ее – альтернативы, гы-гы – хер предложит. Ему даже идти некуда. А за то, что Док его тады залатал, этот мямлик нам ваще по гроб житухи своей обязан. Тут не то что на «Святого», на любого «потса» отзываться будешь.
– И на кой он боссу сдался такой? Был бы хоть симпатичный, а то ж одна морока. Или на заднице у него шрамов нету, гэ-гэ?
– Да ты чё, за пидорков нас чо ли держишь? Нам, по-твоему, телочек не хватает? Так? Ты следи за базаром, бро! Никто тут его не пялит! Было бы кого! Он же урод уродом! Да еще и дурак, каких мало. У меня дядюшка Джейкоб, старый пердун, он уже второй год, как в местной богадельне потолок коптит, и тот поумней его будет.
– Эй, спокуха, брат! Полегче! Неужто мы из-за какого-то «снежка» ссориться будем? Я ж просто спросил. Оно так, к слову пришлось. Чего ты завелся-то, а?
Смайл раздраженно пырхает носом. Бросает быстрый взгляд на скорчившуюся в уголке фигурку, явно напуганную их криками. Потом переводит взгляд на обиженного кореша.
– Да ладно. Проехали. Погорячился я малость. Никто его не пялит. Так разве что, за щеку присунем иногда. Если очень уж припрет, а девок рядом нету. С бодуна там. Или среди ночи. Проснешься, бывает, и со сна охота… ну, сам знаешь… Не бежать же за телкой в четыре утра! А он всегда под рукой. Но это так… Никакой пидоросятины. Это ж в рот. Рот у всех одинаковый, что у блядей, что у этого идиота. А вообще он у нас бомбитбомбит [прим. авт.: с жаргона «бомбить» – просить милостыню] тут, неподалеку. На углу как раз. Этому дурачку, бывает, что и дают, прикинь. Наши ему еще табличку такую сделали, жалостливую: типа он контуженый в Ираке. Некоторые и вправду ведутся, прикинь! Вот, к примеру, легавый один. Наши ж пацаны за ним присматривают, мало ли чё. Он же ж дебил дебилом. А тут к нему легавый подкатывает. Ну, тот старикан патрульный, что на пенсию в этом месяце выйти должен был. Если б его соседские не подстрелили на той неделе. Кажись, насмерть. Жаль, если насмерть. Ты мое отношение к легавым сам знаешь, я их, собак плешивых, никогда не любил, но этот… неплохой вроде… да… Да и обидно, наверно, за неделю-то до пенсии… Наши ребята ваще о нем неплохо отзывались. И к этому дурачку он тогда… неплохо отнесся. Ребята думали, повяжет он его. А коп этот посмотрел-посмотрел, спросил еще чевой-то – да и отвалил. Еще и наличку всю из бумажника вывернул ему в коробку, прикинь. Хотя какой из нашего «Святого» контуженый в Ираке? У него ж даже возраст еще небось непризывной. Ясно ж, что для заманухи надпись сделана. И по-хорошему его б в «обезьянник». Ну, может, легавый вязаться с дураком не захотел. Бумажки там всякие оформлять. А, может, и впрямь неплохой мужик… был.
«Святой» в своем уголке съеживается еще сильнее. Он не помнит никакого «легавого». Он вообще плохо помнит… что бы то ни было. Он даже слова помнит не все. Сейчас он реагирует просто на интонацию. На тон Смайла. Да, это всё-таки Смайл. «Святой» вспомнил. И очень рад. Что помнит хоть что-то. Потому что чаще он чего-нибудь не помнит.
Когда он очнулся… здесь… он не помнил… всего. И это было… страшно. Первым в своей жизни… этой жизни… «Святой» вспомнил страх. Потом боль. Это то, что в его голове. Всегда в его голове. Боль – там где голова. Голова – там где боль. Остального тела он зачастую даже не осознает. Потому что остальное тело редко болит. Но оно часто боится. Иногда хочет есть. Чаще – пить. Потом надо ходить в сортир. Если ходить не в сортир – будет страх и боль. Усиливающие друг друга. Еще надо спать. И делать, что велят. Зачем? Нет, такого слова он не помнит.
Как раньше не помнил, как надо есть. Не умел держать ложку. Не знал, что у него есть рот. Чтобы есть. Когда болит живот – надо есть. Через рот. Есть надо, что дают. Больше просить нельзя. Меньше съедать нельзя. Он знает, что такое «нельзя». Это просто. Это когда страх и боль. Усиливающие друг друга.
Иногда рот не для еды. Иногда рот – это тоже боль. И что-то неприятное. Для чего он не знает, не помнит слов. Впрочем, он и не хочет помнить таких слов. И те минуты, когда в его рот пихают не-еду, он тоже помнить не хочет. «Святой» очень не любит забывать. Он боится забывать. Ведь в какую-то минуту он может забыть как дышать… как забыл вначале, как надо есть… И он не знает, в какую именно минуту… Как ее определить? Как к ней подготовиться? Как ее не бояться? «Святой» очень-очень не любит забывать. Но в этой жизни есть много такого, что он не против забыть. Хоть он даже не помнит нужных слов, чтобы это описать. Объяснить. Кому объяснить? Он не знает… Может, себе? Что такое «себе»? Ну… это такое «ничего» с «болью» и «страхом», у которого есть «рот» и «голова». И оно умеет дышать! Не забыть про дышать! Это очень важно! Важно помнить и знать, что «оно» – которое «он» – умеет дышать!
– Так чё, говоришь, хорошо сосет? Может, проверим, а? Похрен на шрамы. Можно их прикрыть чем-нибудь. Зато глянь-ка какие губки.
Второй… тот, который не Смайл… многозначительно двигает бровями. И «Святой» откуда-то знает, что это значит. Ничего хорошего. В его жизни вообще нет ничего хорошего. Но вот конкретно сейчас… Сейчас будут боль и страх.
У «Святого» очень разнообразная жизнь. Потому что его боли и страхи – они постоянно разные. Для каждой боли свой страх. У каждого страха своя боль. Есть боль для еды. Когда ее не дают. И для не-еды. Когда ее заставляют брать.
Есть боль для ночи…
Это когда болит голова. Болит так, что не можешь уснуть. Тебя тошнит. И ты, холодный и мокрый от пота, дрожишь в сортире. Потому что если стошнит в комнате – будет боль и страх. Да такие, что лучше посидеть в сортире сейчас, чем терпеть потом.
Но сейчас тоже надо терпеть. Пока боль ест твою голову. И то, что внутри головы. И даже то, чего там нет. Потому что голова у него маленькая. И туда просто не может влезть столько – сколько сейчас у него там всего болит. Кто-то… страшный и злой… бьет туда тяжелым ботинком. И клыки подошвы впиваются вглубь. И куда-то еще дальше. Куда-то в него. Куда-то прямо в боль. Одна боль впивается в другую. И «Святой» даже не знает слов, чтобы рассказать… хоть самому себе… что же там у него в голове происходит.
Что-то болит.
Б-О-Л-И-Т…
И-и-и-и!!!
Разве одно слово может вместить в себя столько всяких разных болей, которые сейчас в нем? Наверняка, ну вот точно вам говорю, этих слов больше-больше! Вот просто больше-больше-больше-больше!!!! Больше, чем он помнит. И точно больше, чем хочет помнить сейчас.
Иногда он пытается вспомнить эти слова. Эти или любые другие. Какие-нибудь красивые слова. Наверняка, он знал их раньше. Они были в его голове вместо боли. И страха. И того ничего, что есть там сейчас. И он умел складывать их. По-всякому. Переставлять. Выбирать какое понравится. Перебирать. Сейчас-то он особо не перебирает. Пользуется чем есть. Это вообще ко всему относится. Он ест, что дают. Еду или не-еду. Пьет, что придется. Спит, где сказали. Делает, что велят. Говорит словами – что помнит. Потому что выбирать-то особо не из чего.
Он помнит немного. Но он хотел бы помнить больше. Не боли и страха. А слов. Чтобы рассказать… ну хоть самому себе, если никто другой не хочет слушать… Он бы хотел рассказать… Так, чтобы поняли. Может, если бы кто-то понял… Может, он бы… помог?
Если бы «Святой» помнил слова. Нужные слова. И умел складывать и перебирать их… ну вот как Джоджо. Он складывает их на ходу. Они просто выходят из него и выходят. Как вода из крана. Красивыми каплями. Одна за одной. Одна-за-одной. Одназаодной. И кажется, что он их даже не вспоминает. Даже не думает вспоминать нужное! Просто наговаривает одно за одним. Одно-за-одним. Однозаодним. И получается красиво. Получается даже больше-больше, чем красиво. Наверно, есть такое слово, чтобы это описать. Просто «Святой» не помнит.
А Джоджо помнит. И поэтому «Святой» готов слушать его и слушать. Все-все его слова.
Джоджо говорит: это рэп, чувак! Джоджо говорит: ты мой первый фан, «Святой», хочешь еще? Джоджо говорит и говорит. «Святой» слушает и слушает. И даже пытается запомнить. Чтобы потом… по ночам… делать вид, что это его слова. Перебирать их. Пытаться сложить. Заполнить ими голову. Вместо боли и страха. Чтобы когда ночью придут его боли – на его голове уже висела табличка «Занято». И боли туда просто не влезают. Им не осталось там места. И тогда бы боли ушли к кому-нибудь другому. Может быть, к Смайлу… Только не к Джоджо. Ведь Джоджо наверняка еще не все слова ему рассказал. Наверняка, есть еще много слов, которые можно вспоминать по ночам. Отвлекаясь от болей. От хотя бы одной из болей. Любой их них. «Святому» всё равно которую из них получится вытеснить словами Джоджо. Если бы только получилось.
Если бы только он не забывал эти слова к утру.
Может, если бы он понимал, о чем эти слова… Что они значат… Может, тогда запомнить было бы легче. А, может, просто надо послушать Джоджо еще раз? И на этот раз точно получится! Наверняка, он запомнит. Вот в этот самый раз.
– Чего тебе, «Святой»? Опять почитать чего? Слушай, ты и вправду фанат. Прям маниакальный какой-то! И не привередливый совсем. Что не сочиню – ну всё тебе нравится. Или я и впрямь так крут, э? Может, пора мне в шоу-бизнес, а? Куплю себе классную тачку. Обвешаюсь девочками и золотыми цепями с ног до головы. Буду круче, чем Эминем.
«Святой» опять и половину слов не понял. Но ему нравятся как они звучат. Красиво. Даже этот… как его… «эминем». Его «Святой» тоже не знает. Наверно, он не из ихнего района.
Больше всего «Святой» боится собак. Не тех ухоженных шавок, которых иногда проводят мимо него на коротких поводках. Он боится местной своры. Здесь есть дикая стая. Которая явно считает место на углу своей территорией. То самое место, где «Святой» «бомбит». Это то, чем он занимается пока светло. Пока за ним не приходит кто-то из «своих». «Пока» – это, когда нельзя никуда отлучаться. Даже в сортир. Даже если болит голова или живот. Даже если дождь. Это когда он «бомбит» и боится собак.
Он сидит на полу. Ну, на полу улицы. «Святой» всё время забывает, как правильно зовется уличный пол. Хотя это и неважно. Важно – это «бомбить». И бумажки, которые ему иногда дают. Хотя бумажки «Святому» дают редко. Люди вообще стараются на него даже не смотреть. Наверно, из-за его шрамов. «Святой» видел себя пару раз. В магазинных окнах – «витринах». В сортире, в осколках «зеркала» на стене. В «луже». Она натекает возле его «места», если идет дождь. Пока нельзя свое «место». В «витрине», в «зеркале» или в «луже» можно увидеть себя. Но «Святому» не нравится то, что он видит. Оно… больное и испуганное. Описание, в принципе, ему подходит. Наверно, это всё-таки он и есть. Но у него такая некрасивая… голова. Верней, то, что на ней. «Шрамы». Их много. Они жуткие. Они совсем-совсем не нравятся «Святому». Почти как собаки.
Люди с бумажками подходят к «Святому» редко. А вот собаки – почти каждый день. И никогда по одной. По одной – это, наверно, было бы не страшно. Ну, не так страшно, как всегда. Одна собака – это, наверно, как одна не-еда в рот среди ночи. Быстро, сонно и почти не больно. Об этом можно быстро забыть. Об этом получается быстро забыть.
Но собаки никогда не подходят по одной.
«Свои» учат «Святого», что надо «просто не бояться этих тварей». Вся беда в том, что он не знает, как «не бояться» может быть «просто»? Его жизнь… эта жизнь… никогда не была настолько простой. Он боится всегда. Но собак… собак он боится особенным страхом. Страхи, они ведь разные. Для каждой боли у «Святого» свой страх. И самый-самый – это для собак.
«Свои» говорят: не показывай им свой страх. «Свои» говорят: покажи этим сукам, кто здесь хозяин. «Свои» повторяют снова и снова: поставь их на место! Одним словом они говорят то, чего «Святой» просто не понимает.
Обычно он исполняет всё, что ему велят. Он очень быстро этому научился. Ведь иначе – боль и страх. Иногда слабее. Иногда сильнее. Но всегда боль и страх. Но собаки… собаки! Тут «Святой» ничего поделать не может. Это… это… ну это так… ну чтоб понять… это как… как дождь, понимаете? Хоть кто-то меня понимает?!! Страх-собаки-боль. Сначала ты их боишься. Потом они подбираются ближе. Еще… И еще чуть-чуть… Потом – хватают за штанину. Или даже за щиколотку. Лучше, если за штанину – тогда кто-то из «своих» может прийти на помощь. Им жаль его одежду. Ведь надо будет искать ему новую или что-то решать с этой. Если хватают за тело – это уже «его проблемы». Потому что «свои» отчего-то уверены, что «страх-собаки-боль» – это его вина. Ему ж объяснили, что делать. Отчего он не делает, как велят? Они говорят: харе прикидываться, чувак, тебе, небось, просто нравится. Они его не понимают.
Никто-никто не понимает, как он боится собак.
Он даже пытался их подкупить. Таскал им свою еду. Ну, часть ее… Отбирал из того, что дают. И отдавал собакам.
Но те стали только наглее. Теперь они еще быстрей подбираются. Уже меньше сомневаясь. Еще громче лают. И смелее кидаются. Кидаются теперь даже те, кто не трогал его раньше. Кто раньше стоял в сторонке. Тявкал из-за угла. Теперь они обступают его всей сворой. Теперь они требуют не только его страха, но и его еды.
А он их боится. И уже боится бояться.
В нем постепенно растет какой-то новый вид страха. Еще страшней предыдущего. Он даже боль из головы вытесняет. От него трясутся руки. Но как-то не так. Как-то по-новому. Этот страх закрывает ему глаза. Закрывает всё. Все его чувства. Всё ощущение окружающего мира. Раньше он различал тепло или холод. Он чувствовал ветер. И запахи улиц. Он слышал… слова и то, что вместо них издают машины и подошвы прохожих… и еще много всего… такого нестрашного, что он готов был слушать это и слушать.
В один миг он перестает слышать всё. Он больше ничего не видит. Нет больше ветра. Солнце завтра не встанет.
Остались только собаки и страх.
А потом нет даже страха.
И собак больше нет.
Только камень в руке.
И кровь.
И что-то… всё в крови… похожее… на собаку? Вот так выглядит собака, когда ее не боишься?
И вместо лая скулеж. Вот только… Это он скулит? Почему он скулит? И почему ему еще страшнее, чем раньше? Он так хотел не бояться. Быть сильнее собак. Быть просто сильнее. Тогда почему?..
Ой-ой-ой! Ой-ёй-ёшеньки! Охушки. Зачем же он так? Почему-у-у? Уй. За что он так? Собака. Собачечка. Собачка бедненькая. Зачем он с ней так? Ей же, наверное, теперь больно. Может, даже больней, чем ему.
«Святой» падает на колени. Пытается грязными от крови руками сделать как было. Распихать всё на место. Где ж его место? Сейчас-сейчас! Он всё сделает. Как было. Как надо. Бедненькая ты моя. Такая же забитая, как он сам. Голодная. Замерзшая. Она тоже всех боится. Кроме него, «Святого». Одного «Святого» она, может, и не боялась. Может, только он ее и кормил. Вон тощая какая. Ой-ой-ой!
– Да он совсем рехнулся ребята. Еще, оказывается, и бешеный. Вот вам и «Святой». Вот вам и тихоня. А если б он нас ночью так?
«Святой» испуганно пятится от подоспевших «своих». Потому что смотрят они на него… как «чужие». Как, верно, он сам смотрел на собак. И рука одного из них как раз тянется… за камнем?
Еще секунду назад «Святой» обещал себе, что больше никогда не будет бояться. Но плата за отсутствие страха – еще больший страх. Чей-то еще больший страх. Он много не понимает… Еще большего не помнит… Но это… эти мысли про страх… Он это вдруг осознал. Вот, даже слово нужное вспомнил. Он слово вспомнил, ребята!
Вот только ребята сейчас – как свора собак. Щерят зубы. И подбираются ближе. Берут потихоньку в кольцо. А потом будут зубы и боль. Это мы уже проходили. Это мы уже знаем.
Но «Святой» больше не хочет бояться. «Святой» больше не… нет, он сказал! Плевать, что всё равно страшно! Он больше не хочет! Не хочет! Не хочет!!! НЕ ХОЧЕТ.
Со страхом можно не только бороться. От него можно еще убегать. «Святой» не помнит, откуда знает об этом. Он просто разворачивается и бросается прочь. Настолько быстро – насколько сильно он боится.
Собаки никогда не преследуют до конца. Это «Святой» уже давно подметил. Он очень хорошо подмечает то, что его пугает. Это помогает пугаться меньше. Когда проясняешь для себя… определенные правила… становится легче. Немного, но всё же. Собаки преследуют только пока не выгонят со своей территории. Если не вмешивались «свои» и собакам таки удавалось согнать «Святого»… оставить «место»… отступить… Тогда собаки останавливались. Гавкали злобно. Но за свою территорию не выходили.
С людьми всё иначе.
Люди преследуют до конца.
У «Святого» уже горит внутри. Почти знакомая боль. Так болит, когда прижигают сигаретой. Он не помнит, кто из «своих» познакомил его с этой болью. Но саму боль помнит. Что-что – а свои боли он помнит. И боли, и страхи. Вот этот страх, что сейчас внутри него, он тоже запомнит. Точно запомнит. И этот страх. И эту новую боль, так похожую на старую. А вот тех, кто гонится за ним сейчас – забудет. Как забыл того, кто прижег ему руку. У него слишком маленькая голова. В ней слишком мало памяти. И его памяти хватает только на что-то одно – либо на боль и страх, либо на их источник. Побеждает то, что сильнее. Это правило «Святой» давно подметил. Его боль и страх сильнее, чем те, кто их порождает. Поэтому в голове у него – боль и страх.
А внутри – огонь.
И желание – чтобы всё прекратилось.
Хватит за мной бежать. Я хочу остановиться. Я хочу не бояться. А еще больше хочу не бояться – бояться. Я хочу отдышаться. И выпить воды. И смыть с рук эту кровь. И чтоб та собака… Охушки. Ой-ой-ой. Я не знаю, чего хочу для той собаки. Наверно, того, что и для себя. Вот только я не помню нужного слова. Как называется то, чего я хочу… Знаю точно, что в этом слове нет боли и страха… Поэтому это очень красивое слово. Хорошее слово. Побольше бы в моей жизни таких хороших красивых слов.
Но прямо сейчас – я хочу перестать. Бежать. Задыхаться. Бояться.
Просто хватит.
С меня уже хватит.
Мне уже хватит.
– Всё, выдохся придурок. Окружай его, ребята. Чейз, справа давай. Да не трясись ты так. Заточка у кого-нибудь есть? Хорошо, что тут река неподалеку. Из речки мы его выловили, в ней и притопим.
Большая часть слов привычно проходит мимо его сознания. Мимо его осознания, будет точней. Но где-то… на уровне собаки внутри его… потому что сегодня он понял, что сам он тоже похож на ту забитую «шавку»… где-то там глубоко… он всё понимает прекрасно. Сейчас будут совершенно новые боль и страх. Самые большие боль и страх в этой его жизни. Может, ему даже будет больнее, чем той собаке…
– Отойди от него.
Новый голос. Этого голоса «Святой» еще не слышал. Он бы запомнил. Потому что это страшный голос. Даже Смайл его боится. Замирает. Шарахается прочь. Но продолжает скалиться. Ну, это же СмайлСмайл [прим. авт.: если вдруг кто не помнит smile («смайл») – в переводе с англ. – «улыбка»].
– Эй, мистер Холланд, вы чего? Да мы тут просто…
– Ты ж меня знаешь, Смайл, я дважды не повторяю.
– Да мы шуткуем просто, мистер Холланд. Это ж наш «Святой». Наш, понимаете? Да мы своему никогда ничё…
– Убирайтесь. Вот прямо сейчас. Смайл, Чейз, какой-то пока неизвестный мне хрен. Вы все трое сейчас развернетесь и уберетесь отсюда. Пока я не пошутил в ответ. Или кто-то хочет себе такие же «украшения», как у нашего «Святого»?
– Э-ге-ге, мистер Холланд, полегче. Мы уходим уже. У нас же никогда не было терок с вашими ребятами…
– Ускорься, Смайл. А то ты тут последний остался. Ребята уже за угол завернуть успели.
– Вот козлы.
– Вот и скажи им об этом. Догони – и скажи.
– Эй, уроды, постойте!..
«Святой» тоже хочет туда. За угол. К «своим». Они напугали его. Но это было тогда. И Смайл же сказал, что они пошутили. А этот голос… и тот, кто этим голосом говорит… они пугают его сейчас.
И еще больше они пугают его – когда молчат.
Молчат и смотрят.
И, кажется… нюхают?
– Успокойся, парень. Я тебя не трону. Ты не бойся.
Не бойся? НЕ БОЙСЯ?! Да этого голоса даже «свои» испугались. А «Святой» не знает за «своими» такого, чтобы они чего-то боялись. Не помнит такого…
Не бойся. Почему все так хотят, чтоб он не боялся? И зачем они тогда его пугают? Если хотят, чтоб он не боялся… Или это такая новая боль для него? Как не-еда? Или сигаретой в руку? Ведь если не страх – тогда боль, верно? Или то – или то. Или вместе. А по-другому никак. По-другому «Святой» и не помнит.
– Ладно, малыш, я понял, что не бояться у тебя не получается.
Понял? Его кто-то понял? Вот так просто? Без слов? Без боли и страха? Это правда так может быть? Вот так – это и есть «просто»?
«Святой» даже замирает. Даже дышать перестает. И тут же начинает судорожно глотать ртом воздух. Забывать дышать нельзя! Нет-нет! Как он мог? Он же обещал себе… не забывать хотя бы это.
– Ну-ну, малыш, полегче. Никто тебя больше не тронет. Эти уроды больше не вернутся.
Кто не вернется? О чем он? Что он вообще хочет? И от кого?
– Черт, парень, ты меня своим сердцебиением оглушишь сейчас. А себе сердечный приступ заработаешь. Слушай, может, ты облегчишь нам обоим задачу и… ну, я не знаю… в обморок там грохнешься, а? Не хочешь прикинуться кисейной барышней, а? Ну когда еще такой шанс представится, сам подумай. А я не кому не скажу, ты не бойся.
Опять «не бойся». Это, кстати, единственное, что он понял из всей этой мешанины слов, которую тут вывалил на него страшный голос. Хотя не такой уж он сейчас и страшный. Сейчас он немного напоминает Джоджо. И говорит также быстро. Много незнакомых слов. Красивых, наверно… Таким голосом наверняка говорят красивые слова. Потому что голос сейчас… нестрашный. Но ведь он был страшным? Вот только что был страшным. Куда теперь делся страх? И не придет ли на его место боль? Со «Святым» так уже говорили – не страшным голосом – а потом была боль. Наверно, это будет новая боль. Ну, этот ведь… с этим непонятным голосом… он тоже новый. Значит, и боль, которую он причинит, будет новой.
Но «Святой» не хочет боли! Он устал. Ему больно и так. Ему больно достаточно. Хватит! Ну, пожалуйста, хватит…
– Так, хватит. – Ну вот, хоть в чем-то они с обладателем голоса согласны. Это же хорошо, правда? Когда «Святой» соглашается – боли обычно меньше. – Прости, малыш, но это для твоего же блага. Ты, наверно, такое уже не раз слышал, но других слов я сейчас всё равно не подберу.
О, у обладателя страшно-нестрашного голоса тоже проблемы со словами. Он тоже не может их подобрать. Это от «выбрать», да? «Святой» понимает! Если ему объяснить, он всё понимает. Он не такой дурак, как о нем говорят. Он…
…пытается увернуться… когда незнакомец кидается на него наглой собакой… а он не любит собак, он ведь говорил? или забыл?
… увернуться…
…надо… необходимо…
он пытается… да…
Но не успевает.
Темно.
И ничего.
Автор: lisunya
Бета: по-прежнему нету
Пейринг: пока нет
Рейтинг: NC-17 (ну вот и добралась я до него)
Жанр: ангст, hurt/comfort
Размер: не знаю пока
Статус: в процессе
Предупреждения: возможен вынужденный ООС героев (по медицинским показаниям), упоминаются действия сексуального характера, совершенные против воли одной из сторон
Саммари: «Да будет вам дано помнить – откуда вы идете. Видеть – куда вы идете. И знать – когда остановиться, дабы не зайти слишком далеко» (ирландская пословица).
читать дальше– А почему он «Святой»?
Парнишка даже головы не подымает на вопрос. Всё равно спрашивают не его. Здесь его никогда не спрашивают. Ни о чем. Просто говорят что делать. Да и о чем его спрашивать-то? Он всё равно ничего не помнит. Ни-че-го. Что это? Это то, что в его голове. То, что у него внутри. То, что он есть. Одно сплошное ничего.
– Дэк у него в ксиве так написано было, прикинь. – Кажется, это Смайл. «Святой» порой путает имена. Забывает. Он часто забывает даже то, что сейчас. И никогда не помнит, что было тогда. Но это Смайл, да. Именно он. Наверное…
– Чё, прям наш личный «Святой из Бундока», гэ-гэ?
– Ну я те о чем! Фамилию водой-то размыло, хер разберешь, а вот в графе имя прям так и стояло, негром, как говорится, по белому, – «Св.» [прим. авт.: «Св.» – на английском «St.» – сокращенно от «Святой»: St. Patrick, St. Helena; в нашем случае «St.» расшифровывается несколько иначе
]. Я своими глазами видал!– Ну и чё, отзывается?
– Дэк куда он денется-то, с подводной-то лодки? Всё равно ж не хрена не помнит! Этой, как ее – альтернативы, гы-гы – хер предложит. Ему даже идти некуда. А за то, что Док его тады залатал, этот мямлик нам ваще по гроб житухи своей обязан. Тут не то что на «Святого», на любого «потса» отзываться будешь.
– И на кой он боссу сдался такой? Был бы хоть симпатичный, а то ж одна морока. Или на заднице у него шрамов нету, гэ-гэ?
– Да ты чё, за пидорков нас чо ли держишь? Нам, по-твоему, телочек не хватает? Так? Ты следи за базаром, бро! Никто тут его не пялит! Было бы кого! Он же урод уродом! Да еще и дурак, каких мало. У меня дядюшка Джейкоб, старый пердун, он уже второй год, как в местной богадельне потолок коптит, и тот поумней его будет.
– Эй, спокуха, брат! Полегче! Неужто мы из-за какого-то «снежка» ссориться будем? Я ж просто спросил. Оно так, к слову пришлось. Чего ты завелся-то, а?
Смайл раздраженно пырхает носом. Бросает быстрый взгляд на скорчившуюся в уголке фигурку, явно напуганную их криками. Потом переводит взгляд на обиженного кореша.
– Да ладно. Проехали. Погорячился я малость. Никто его не пялит. Так разве что, за щеку присунем иногда. Если очень уж припрет, а девок рядом нету. С бодуна там. Или среди ночи. Проснешься, бывает, и со сна охота… ну, сам знаешь… Не бежать же за телкой в четыре утра! А он всегда под рукой. Но это так… Никакой пидоросятины. Это ж в рот. Рот у всех одинаковый, что у блядей, что у этого идиота. А вообще он у нас бомбитбомбит [прим. авт.: с жаргона «бомбить» – просить милостыню] тут, неподалеку. На углу как раз. Этому дурачку, бывает, что и дают, прикинь. Наши ему еще табличку такую сделали, жалостливую: типа он контуженый в Ираке. Некоторые и вправду ведутся, прикинь! Вот, к примеру, легавый один. Наши ж пацаны за ним присматривают, мало ли чё. Он же ж дебил дебилом. А тут к нему легавый подкатывает. Ну, тот старикан патрульный, что на пенсию в этом месяце выйти должен был. Если б его соседские не подстрелили на той неделе. Кажись, насмерть. Жаль, если насмерть. Ты мое отношение к легавым сам знаешь, я их, собак плешивых, никогда не любил, но этот… неплохой вроде… да… Да и обидно, наверно, за неделю-то до пенсии… Наши ребята ваще о нем неплохо отзывались. И к этому дурачку он тогда… неплохо отнесся. Ребята думали, повяжет он его. А коп этот посмотрел-посмотрел, спросил еще чевой-то – да и отвалил. Еще и наличку всю из бумажника вывернул ему в коробку, прикинь. Хотя какой из нашего «Святого» контуженый в Ираке? У него ж даже возраст еще небось непризывной. Ясно ж, что для заманухи надпись сделана. И по-хорошему его б в «обезьянник». Ну, может, легавый вязаться с дураком не захотел. Бумажки там всякие оформлять. А, может, и впрямь неплохой мужик… был.
«Святой» в своем уголке съеживается еще сильнее. Он не помнит никакого «легавого». Он вообще плохо помнит… что бы то ни было. Он даже слова помнит не все. Сейчас он реагирует просто на интонацию. На тон Смайла. Да, это всё-таки Смайл. «Святой» вспомнил. И очень рад. Что помнит хоть что-то. Потому что чаще он чего-нибудь не помнит.
Когда он очнулся… здесь… он не помнил… всего. И это было… страшно. Первым в своей жизни… этой жизни… «Святой» вспомнил страх. Потом боль. Это то, что в его голове. Всегда в его голове. Боль – там где голова. Голова – там где боль. Остального тела он зачастую даже не осознает. Потому что остальное тело редко болит. Но оно часто боится. Иногда хочет есть. Чаще – пить. Потом надо ходить в сортир. Если ходить не в сортир – будет страх и боль. Усиливающие друг друга. Еще надо спать. И делать, что велят. Зачем? Нет, такого слова он не помнит.
Как раньше не помнил, как надо есть. Не умел держать ложку. Не знал, что у него есть рот. Чтобы есть. Когда болит живот – надо есть. Через рот. Есть надо, что дают. Больше просить нельзя. Меньше съедать нельзя. Он знает, что такое «нельзя». Это просто. Это когда страх и боль. Усиливающие друг друга.
Иногда рот не для еды. Иногда рот – это тоже боль. И что-то неприятное. Для чего он не знает, не помнит слов. Впрочем, он и не хочет помнить таких слов. И те минуты, когда в его рот пихают не-еду, он тоже помнить не хочет. «Святой» очень не любит забывать. Он боится забывать. Ведь в какую-то минуту он может забыть как дышать… как забыл вначале, как надо есть… И он не знает, в какую именно минуту… Как ее определить? Как к ней подготовиться? Как ее не бояться? «Святой» очень-очень не любит забывать. Но в этой жизни есть много такого, что он не против забыть. Хоть он даже не помнит нужных слов, чтобы это описать. Объяснить. Кому объяснить? Он не знает… Может, себе? Что такое «себе»? Ну… это такое «ничего» с «болью» и «страхом», у которого есть «рот» и «голова». И оно умеет дышать! Не забыть про дышать! Это очень важно! Важно помнить и знать, что «оно» – которое «он» – умеет дышать!
– Так чё, говоришь, хорошо сосет? Может, проверим, а? Похрен на шрамы. Можно их прикрыть чем-нибудь. Зато глянь-ка какие губки.
Второй… тот, который не Смайл… многозначительно двигает бровями. И «Святой» откуда-то знает, что это значит. Ничего хорошего. В его жизни вообще нет ничего хорошего. Но вот конкретно сейчас… Сейчас будут боль и страх.
У «Святого» очень разнообразная жизнь. Потому что его боли и страхи – они постоянно разные. Для каждой боли свой страх. У каждого страха своя боль. Есть боль для еды. Когда ее не дают. И для не-еды. Когда ее заставляют брать.
Есть боль для ночи…
Это когда болит голова. Болит так, что не можешь уснуть. Тебя тошнит. И ты, холодный и мокрый от пота, дрожишь в сортире. Потому что если стошнит в комнате – будет боль и страх. Да такие, что лучше посидеть в сортире сейчас, чем терпеть потом.
Но сейчас тоже надо терпеть. Пока боль ест твою голову. И то, что внутри головы. И даже то, чего там нет. Потому что голова у него маленькая. И туда просто не может влезть столько – сколько сейчас у него там всего болит. Кто-то… страшный и злой… бьет туда тяжелым ботинком. И клыки подошвы впиваются вглубь. И куда-то еще дальше. Куда-то в него. Куда-то прямо в боль. Одна боль впивается в другую. И «Святой» даже не знает слов, чтобы рассказать… хоть самому себе… что же там у него в голове происходит.
Что-то болит.
Б-О-Л-И-Т…
И-и-и-и!!!
Разве одно слово может вместить в себя столько всяких разных болей, которые сейчас в нем? Наверняка, ну вот точно вам говорю, этих слов больше-больше! Вот просто больше-больше-больше-больше!!!! Больше, чем он помнит. И точно больше, чем хочет помнить сейчас.
Иногда он пытается вспомнить эти слова. Эти или любые другие. Какие-нибудь красивые слова. Наверняка, он знал их раньше. Они были в его голове вместо боли. И страха. И того ничего, что есть там сейчас. И он умел складывать их. По-всякому. Переставлять. Выбирать какое понравится. Перебирать. Сейчас-то он особо не перебирает. Пользуется чем есть. Это вообще ко всему относится. Он ест, что дают. Еду или не-еду. Пьет, что придется. Спит, где сказали. Делает, что велят. Говорит словами – что помнит. Потому что выбирать-то особо не из чего.
Он помнит немного. Но он хотел бы помнить больше. Не боли и страха. А слов. Чтобы рассказать… ну хоть самому себе, если никто другой не хочет слушать… Он бы хотел рассказать… Так, чтобы поняли. Может, если бы кто-то понял… Может, он бы… помог?
Если бы «Святой» помнил слова. Нужные слова. И умел складывать и перебирать их… ну вот как Джоджо. Он складывает их на ходу. Они просто выходят из него и выходят. Как вода из крана. Красивыми каплями. Одна за одной. Одна-за-одной. Одназаодной. И кажется, что он их даже не вспоминает. Даже не думает вспоминать нужное! Просто наговаривает одно за одним. Одно-за-одним. Однозаодним. И получается красиво. Получается даже больше-больше, чем красиво. Наверно, есть такое слово, чтобы это описать. Просто «Святой» не помнит.
А Джоджо помнит. И поэтому «Святой» готов слушать его и слушать. Все-все его слова.
Джоджо говорит: это рэп, чувак! Джоджо говорит: ты мой первый фан, «Святой», хочешь еще? Джоджо говорит и говорит. «Святой» слушает и слушает. И даже пытается запомнить. Чтобы потом… по ночам… делать вид, что это его слова. Перебирать их. Пытаться сложить. Заполнить ими голову. Вместо боли и страха. Чтобы когда ночью придут его боли – на его голове уже висела табличка «Занято». И боли туда просто не влезают. Им не осталось там места. И тогда бы боли ушли к кому-нибудь другому. Может быть, к Смайлу… Только не к Джоджо. Ведь Джоджо наверняка еще не все слова ему рассказал. Наверняка, есть еще много слов, которые можно вспоминать по ночам. Отвлекаясь от болей. От хотя бы одной из болей. Любой их них. «Святому» всё равно которую из них получится вытеснить словами Джоджо. Если бы только получилось.
Если бы только он не забывал эти слова к утру.
Может, если бы он понимал, о чем эти слова… Что они значат… Может, тогда запомнить было бы легче. А, может, просто надо послушать Джоджо еще раз? И на этот раз точно получится! Наверняка, он запомнит. Вот в этот самый раз.
– Чего тебе, «Святой»? Опять почитать чего? Слушай, ты и вправду фанат. Прям маниакальный какой-то! И не привередливый совсем. Что не сочиню – ну всё тебе нравится. Или я и впрямь так крут, э? Может, пора мне в шоу-бизнес, а? Куплю себе классную тачку. Обвешаюсь девочками и золотыми цепями с ног до головы. Буду круче, чем Эминем.
«Святой» опять и половину слов не понял. Но ему нравятся как они звучат. Красиво. Даже этот… как его… «эминем». Его «Святой» тоже не знает. Наверно, он не из ихнего района.
Больше всего «Святой» боится собак. Не тех ухоженных шавок, которых иногда проводят мимо него на коротких поводках. Он боится местной своры. Здесь есть дикая стая. Которая явно считает место на углу своей территорией. То самое место, где «Святой» «бомбит». Это то, чем он занимается пока светло. Пока за ним не приходит кто-то из «своих». «Пока» – это, когда нельзя никуда отлучаться. Даже в сортир. Даже если болит голова или живот. Даже если дождь. Это когда он «бомбит» и боится собак.
Он сидит на полу. Ну, на полу улицы. «Святой» всё время забывает, как правильно зовется уличный пол. Хотя это и неважно. Важно – это «бомбить». И бумажки, которые ему иногда дают. Хотя бумажки «Святому» дают редко. Люди вообще стараются на него даже не смотреть. Наверно, из-за его шрамов. «Святой» видел себя пару раз. В магазинных окнах – «витринах». В сортире, в осколках «зеркала» на стене. В «луже». Она натекает возле его «места», если идет дождь. Пока нельзя свое «место». В «витрине», в «зеркале» или в «луже» можно увидеть себя. Но «Святому» не нравится то, что он видит. Оно… больное и испуганное. Описание, в принципе, ему подходит. Наверно, это всё-таки он и есть. Но у него такая некрасивая… голова. Верней, то, что на ней. «Шрамы». Их много. Они жуткие. Они совсем-совсем не нравятся «Святому». Почти как собаки.
Люди с бумажками подходят к «Святому» редко. А вот собаки – почти каждый день. И никогда по одной. По одной – это, наверно, было бы не страшно. Ну, не так страшно, как всегда. Одна собака – это, наверно, как одна не-еда в рот среди ночи. Быстро, сонно и почти не больно. Об этом можно быстро забыть. Об этом получается быстро забыть.
Но собаки никогда не подходят по одной.
«Свои» учат «Святого», что надо «просто не бояться этих тварей». Вся беда в том, что он не знает, как «не бояться» может быть «просто»? Его жизнь… эта жизнь… никогда не была настолько простой. Он боится всегда. Но собак… собак он боится особенным страхом. Страхи, они ведь разные. Для каждой боли у «Святого» свой страх. И самый-самый – это для собак.
«Свои» говорят: не показывай им свой страх. «Свои» говорят: покажи этим сукам, кто здесь хозяин. «Свои» повторяют снова и снова: поставь их на место! Одним словом они говорят то, чего «Святой» просто не понимает.
Обычно он исполняет всё, что ему велят. Он очень быстро этому научился. Ведь иначе – боль и страх. Иногда слабее. Иногда сильнее. Но всегда боль и страх. Но собаки… собаки! Тут «Святой» ничего поделать не может. Это… это… ну это так… ну чтоб понять… это как… как дождь, понимаете? Хоть кто-то меня понимает?!! Страх-собаки-боль. Сначала ты их боишься. Потом они подбираются ближе. Еще… И еще чуть-чуть… Потом – хватают за штанину. Или даже за щиколотку. Лучше, если за штанину – тогда кто-то из «своих» может прийти на помощь. Им жаль его одежду. Ведь надо будет искать ему новую или что-то решать с этой. Если хватают за тело – это уже «его проблемы». Потому что «свои» отчего-то уверены, что «страх-собаки-боль» – это его вина. Ему ж объяснили, что делать. Отчего он не делает, как велят? Они говорят: харе прикидываться, чувак, тебе, небось, просто нравится. Они его не понимают.
Никто-никто не понимает, как он боится собак.
Он даже пытался их подкупить. Таскал им свою еду. Ну, часть ее… Отбирал из того, что дают. И отдавал собакам.
Но те стали только наглее. Теперь они еще быстрей подбираются. Уже меньше сомневаясь. Еще громче лают. И смелее кидаются. Кидаются теперь даже те, кто не трогал его раньше. Кто раньше стоял в сторонке. Тявкал из-за угла. Теперь они обступают его всей сворой. Теперь они требуют не только его страха, но и его еды.
А он их боится. И уже боится бояться.
В нем постепенно растет какой-то новый вид страха. Еще страшней предыдущего. Он даже боль из головы вытесняет. От него трясутся руки. Но как-то не так. Как-то по-новому. Этот страх закрывает ему глаза. Закрывает всё. Все его чувства. Всё ощущение окружающего мира. Раньше он различал тепло или холод. Он чувствовал ветер. И запахи улиц. Он слышал… слова и то, что вместо них издают машины и подошвы прохожих… и еще много всего… такого нестрашного, что он готов был слушать это и слушать.
В один миг он перестает слышать всё. Он больше ничего не видит. Нет больше ветра. Солнце завтра не встанет.
Остались только собаки и страх.
А потом нет даже страха.
И собак больше нет.
Только камень в руке.
И кровь.
И что-то… всё в крови… похожее… на собаку? Вот так выглядит собака, когда ее не боишься?
И вместо лая скулеж. Вот только… Это он скулит? Почему он скулит? И почему ему еще страшнее, чем раньше? Он так хотел не бояться. Быть сильнее собак. Быть просто сильнее. Тогда почему?..
Ой-ой-ой! Ой-ёй-ёшеньки! Охушки. Зачем же он так? Почему-у-у? Уй. За что он так? Собака. Собачечка. Собачка бедненькая. Зачем он с ней так? Ей же, наверное, теперь больно. Может, даже больней, чем ему.
«Святой» падает на колени. Пытается грязными от крови руками сделать как было. Распихать всё на место. Где ж его место? Сейчас-сейчас! Он всё сделает. Как было. Как надо. Бедненькая ты моя. Такая же забитая, как он сам. Голодная. Замерзшая. Она тоже всех боится. Кроме него, «Святого». Одного «Святого» она, может, и не боялась. Может, только он ее и кормил. Вон тощая какая. Ой-ой-ой!
– Да он совсем рехнулся ребята. Еще, оказывается, и бешеный. Вот вам и «Святой». Вот вам и тихоня. А если б он нас ночью так?
«Святой» испуганно пятится от подоспевших «своих». Потому что смотрят они на него… как «чужие». Как, верно, он сам смотрел на собак. И рука одного из них как раз тянется… за камнем?
Еще секунду назад «Святой» обещал себе, что больше никогда не будет бояться. Но плата за отсутствие страха – еще больший страх. Чей-то еще больший страх. Он много не понимает… Еще большего не помнит… Но это… эти мысли про страх… Он это вдруг осознал. Вот, даже слово нужное вспомнил. Он слово вспомнил, ребята!
Вот только ребята сейчас – как свора собак. Щерят зубы. И подбираются ближе. Берут потихоньку в кольцо. А потом будут зубы и боль. Это мы уже проходили. Это мы уже знаем.
Но «Святой» больше не хочет бояться. «Святой» больше не… нет, он сказал! Плевать, что всё равно страшно! Он больше не хочет! Не хочет! Не хочет!!! НЕ ХОЧЕТ.
Со страхом можно не только бороться. От него можно еще убегать. «Святой» не помнит, откуда знает об этом. Он просто разворачивается и бросается прочь. Настолько быстро – насколько сильно он боится.
Собаки никогда не преследуют до конца. Это «Святой» уже давно подметил. Он очень хорошо подмечает то, что его пугает. Это помогает пугаться меньше. Когда проясняешь для себя… определенные правила… становится легче. Немного, но всё же. Собаки преследуют только пока не выгонят со своей территории. Если не вмешивались «свои» и собакам таки удавалось согнать «Святого»… оставить «место»… отступить… Тогда собаки останавливались. Гавкали злобно. Но за свою территорию не выходили.
С людьми всё иначе.
Люди преследуют до конца.
У «Святого» уже горит внутри. Почти знакомая боль. Так болит, когда прижигают сигаретой. Он не помнит, кто из «своих» познакомил его с этой болью. Но саму боль помнит. Что-что – а свои боли он помнит. И боли, и страхи. Вот этот страх, что сейчас внутри него, он тоже запомнит. Точно запомнит. И этот страх. И эту новую боль, так похожую на старую. А вот тех, кто гонится за ним сейчас – забудет. Как забыл того, кто прижег ему руку. У него слишком маленькая голова. В ней слишком мало памяти. И его памяти хватает только на что-то одно – либо на боль и страх, либо на их источник. Побеждает то, что сильнее. Это правило «Святой» давно подметил. Его боль и страх сильнее, чем те, кто их порождает. Поэтому в голове у него – боль и страх.
А внутри – огонь.
И желание – чтобы всё прекратилось.
Хватит за мной бежать. Я хочу остановиться. Я хочу не бояться. А еще больше хочу не бояться – бояться. Я хочу отдышаться. И выпить воды. И смыть с рук эту кровь. И чтоб та собака… Охушки. Ой-ой-ой. Я не знаю, чего хочу для той собаки. Наверно, того, что и для себя. Вот только я не помню нужного слова. Как называется то, чего я хочу… Знаю точно, что в этом слове нет боли и страха… Поэтому это очень красивое слово. Хорошее слово. Побольше бы в моей жизни таких хороших красивых слов.
Но прямо сейчас – я хочу перестать. Бежать. Задыхаться. Бояться.
Просто хватит.
С меня уже хватит.
Мне уже хватит.
– Всё, выдохся придурок. Окружай его, ребята. Чейз, справа давай. Да не трясись ты так. Заточка у кого-нибудь есть? Хорошо, что тут река неподалеку. Из речки мы его выловили, в ней и притопим.
Большая часть слов привычно проходит мимо его сознания. Мимо его осознания, будет точней. Но где-то… на уровне собаки внутри его… потому что сегодня он понял, что сам он тоже похож на ту забитую «шавку»… где-то там глубоко… он всё понимает прекрасно. Сейчас будут совершенно новые боль и страх. Самые большие боль и страх в этой его жизни. Может, ему даже будет больнее, чем той собаке…
– Отойди от него.
Новый голос. Этого голоса «Святой» еще не слышал. Он бы запомнил. Потому что это страшный голос. Даже Смайл его боится. Замирает. Шарахается прочь. Но продолжает скалиться. Ну, это же СмайлСмайл [прим. авт.: если вдруг кто не помнит smile («смайл») – в переводе с англ. – «улыбка»].
– Эй, мистер Холланд, вы чего? Да мы тут просто…
– Ты ж меня знаешь, Смайл, я дважды не повторяю.
– Да мы шуткуем просто, мистер Холланд. Это ж наш «Святой». Наш, понимаете? Да мы своему никогда ничё…
– Убирайтесь. Вот прямо сейчас. Смайл, Чейз, какой-то пока неизвестный мне хрен. Вы все трое сейчас развернетесь и уберетесь отсюда. Пока я не пошутил в ответ. Или кто-то хочет себе такие же «украшения», как у нашего «Святого»?
– Э-ге-ге, мистер Холланд, полегче. Мы уходим уже. У нас же никогда не было терок с вашими ребятами…
– Ускорься, Смайл. А то ты тут последний остался. Ребята уже за угол завернуть успели.
– Вот козлы.
– Вот и скажи им об этом. Догони – и скажи.
– Эй, уроды, постойте!..
«Святой» тоже хочет туда. За угол. К «своим». Они напугали его. Но это было тогда. И Смайл же сказал, что они пошутили. А этот голос… и тот, кто этим голосом говорит… они пугают его сейчас.
И еще больше они пугают его – когда молчат.
Молчат и смотрят.
И, кажется… нюхают?
– Успокойся, парень. Я тебя не трону. Ты не бойся.
Не бойся? НЕ БОЙСЯ?! Да этого голоса даже «свои» испугались. А «Святой» не знает за «своими» такого, чтобы они чего-то боялись. Не помнит такого…
Не бойся. Почему все так хотят, чтоб он не боялся? И зачем они тогда его пугают? Если хотят, чтоб он не боялся… Или это такая новая боль для него? Как не-еда? Или сигаретой в руку? Ведь если не страх – тогда боль, верно? Или то – или то. Или вместе. А по-другому никак. По-другому «Святой» и не помнит.
– Ладно, малыш, я понял, что не бояться у тебя не получается.
Понял? Его кто-то понял? Вот так просто? Без слов? Без боли и страха? Это правда так может быть? Вот так – это и есть «просто»?
«Святой» даже замирает. Даже дышать перестает. И тут же начинает судорожно глотать ртом воздух. Забывать дышать нельзя! Нет-нет! Как он мог? Он же обещал себе… не забывать хотя бы это.
– Ну-ну, малыш, полегче. Никто тебя больше не тронет. Эти уроды больше не вернутся.
Кто не вернется? О чем он? Что он вообще хочет? И от кого?
– Черт, парень, ты меня своим сердцебиением оглушишь сейчас. А себе сердечный приступ заработаешь. Слушай, может, ты облегчишь нам обоим задачу и… ну, я не знаю… в обморок там грохнешься, а? Не хочешь прикинуться кисейной барышней, а? Ну когда еще такой шанс представится, сам подумай. А я не кому не скажу, ты не бойся.
Опять «не бойся». Это, кстати, единственное, что он понял из всей этой мешанины слов, которую тут вывалил на него страшный голос. Хотя не такой уж он сейчас и страшный. Сейчас он немного напоминает Джоджо. И говорит также быстро. Много незнакомых слов. Красивых, наверно… Таким голосом наверняка говорят красивые слова. Потому что голос сейчас… нестрашный. Но ведь он был страшным? Вот только что был страшным. Куда теперь делся страх? И не придет ли на его место боль? Со «Святым» так уже говорили – не страшным голосом – а потом была боль. Наверно, это будет новая боль. Ну, этот ведь… с этим непонятным голосом… он тоже новый. Значит, и боль, которую он причинит, будет новой.
Но «Святой» не хочет боли! Он устал. Ему больно и так. Ему больно достаточно. Хватит! Ну, пожалуйста, хватит…
– Так, хватит. – Ну вот, хоть в чем-то они с обладателем голоса согласны. Это же хорошо, правда? Когда «Святой» соглашается – боли обычно меньше. – Прости, малыш, но это для твоего же блага. Ты, наверно, такое уже не раз слышал, но других слов я сейчас всё равно не подберу.
О, у обладателя страшно-нестрашного голоса тоже проблемы со словами. Он тоже не может их подобрать. Это от «выбрать», да? «Святой» понимает! Если ему объяснить, он всё понимает. Он не такой дурак, как о нем говорят. Он…
…пытается увернуться… когда незнакомец кидается на него наглой собакой… а он не любит собак, он ведь говорил? или забыл?
… увернуться…
…надо… необходимо…
он пытается… да…
Но не успевает.
Темно.
И ничего.
-
-
10.05.2013 в 08:30Я прямо не знаю, что и сказать...
Все так странно, запутанно и жестоковато. Но начало мне нравится, очень атмосферно, прониклась).
-
-
11.05.2013 в 02:30Спасибо за отзыв, лапа
-
-
19.05.2013 в 20:36-
-
19.05.2013 в 20:43-
-
19.05.2013 в 21:29